темные веки.
— Зачем?
Полукровка по-прежнему молчал, просто смотрел, в глазах плавилось ядовитое золото.
— Зачем вы так со мной? Неужели из-за простых глупых слов? Месть слабой беспомощной женщине…
— Лишь отчасти… Я сделал так, чтобы он не страдал совестью. Это мешает.
Я видела перед собой чудовище, демона из самых черных глубин.
— А вы совсем не знаете, что такое совесть. Неужели у вас нет сердца? Хоть крошечной песчинки на его месте?
Он усмехнулся:
— Жалкая попытка.
— Плевать. Вы же забавляетесь с нами, как с лабораторными животными. С ним тоже. Испытываете свои методы и изучаете реакции.
Он кивнул, сцепив руки на груди и многозначительно прикрывая глаза. Кажется, он соглашался.
— Вы просто могли остановить меня у корвета. Поймали бы с поличным и меня и Вирею. Чего же вам еще? Зачем вы заставили меня надеяться?
— Любая пьеса должна иметь завязку, кульминацию и финал, прелесть моя. А замыслам нужен размах. Не люблю мельчить.
— И сейчас вы довольны?
Он кивнул, вновь прикрыв глаза:
— Почти.
— Так что же сделает вас абсолютно счастливым? Моя смерть?
Он зацокал языком и замотал головой:
— Ну что ты, прелесть моя. Твоя жизнь важна.
— Тогда что?
Он осклабился в улыбке:
— Одна крошечная, совершенно необременительная для любой женщины мелочь, которая украсит это блюдо, как вожделенная вишенка на торте. Нужно лишь потерпеть. Ты умеешь терпеть, прелесть моя? — Он кивнул, сам себе в ответ: — Не слишком умеешь.
— Вы не знаете меня.
Ларисс вновь поцокал языком, и от этого звука меня передернуло:
— Я уже все видел. И, кажется, переоценил. Жаль. Ты такая же, как все, но это оказалось весьма кстати.
Проклятый демон прав. Прав с самого начала. Но меня, вдруг, посетила мысль, что он специально всю дорогу талдычил верный вариант, чтобы я не следовала ему. Из гордости, из немого протеста. Из глупого упрямства. Рискованный, но ювелирно рассчитанный шаг, который позволял манипулировать. Как в старой истине: если хочешь что-то спрятать — положи на самое видное место. Он положил так, что намозолило глаза. Но, когда увидел, что я близка к тому, чтобы сдаться — дал надежду спастись. И я попалась. Но, зачем?
Зачем? Только ли из-за Виреи и мелкой мести? Когда это началось, повода для мести не было.
— Порты — тоже ваших рук дело?
Он покачал головой:
— Это не в моих полномочиях, увы — я лишь подал идею. Не слишком умно полностью полагаться на слова наемников, даже если щедро оплатил их услуги. Наемники — как шлюхи, прелесть моя. Насасывают тому, кто больше платит.
Увы, я знала это, как никто другой. Я приподнялась на локте:
— Вы самое мерзкое чудовище из всех, кого я видела, господин управляющий, — хотелось сказать это стоя, снисходительно прикрыв глаза, но я лишь жалко тянула голову, как овца, выпрашивающая корм. Ничтожно все: и я сама, и мои глупые хилые слова. Впрочем, думаю, он предвидел и их.
— Так ты ответишь мне: кто тебя трахнул? Ну же! Кто из них?
Не было никакого смысла скрывать. Я отвернулась и пробормотала:
— Мартин-Доброволец, — это имя будто испачкало губы.
Ларисс какое-то время молчал, потом сухо выдавил:
— Я это запомню.
— Будто так важно, кто тронул рабыню, которую вправе тронуть каждый.
Он покачал головой:
— Ты ошибаешься. Этот ублюдок нарушил данное слово. А это очень серьезно, прелесть моя.
Мне стало почти смешно:
— Какое совпадение: данное мне он тоже нарушил.
— Порой ценность слова зависит от того, кому ты его даешь. Но могу тебя уверить, что он получит по заслугам. Не сомневайся. — Он с омерзительной заботой поправил тонкими пальцами грязное пальцами платье, укрывая мои ноги: — Так что тебе привиделось?
— Откуда эти видения? — Я кивнула на зафиксированную руку: — Из этой трубки?
Ларисс криво усмехнулся:
— Готов поспорить, тебе понравилось. Эта удивительная вещица должна посылать жаркие чувственные образы. Ты так сладко стонала, пока я не разбудил тебя, что теперь мне понадобится наложница.
Кажется, я заливалась краской. Или от напряжения кидало в жар.
Он и не надеялся, что я отвечу.
— Ты ложилась под кого-то из этих собак…
— … я не…
— … это не важно. В этом доме не нужны ни ублюдки наемников, ни зараза. Я был вынужден временно стерилизовать тебя. Это обычная практика работорговцев. Но ты должна быть мне благодарна.
— За что?
Он провел кончиком пальца по плечу, я нервно дернулась, пытаясь избавиться от прикосновения, и вновь залилась краской. Я просто пылала, горела, будто меня натерли жгучим таминским перцем.
— Эта волшебная жидкость дает тебе отсрочку на три месяца. К тому же, дарит незабываемые грезы, как говорят. И я не вижу оснований не верить.
Я все еще не понимала.
— Твой господин хочет сына, или ты забыла?
Я вздохнула и прикрыла глаза, холодея: забыла. Забыла. И предпочла бы не вспоминать.
Ларисс поправил прядь волос, упавшую мне на лицо:
— Так вот, прелесть моя: я дарю тебе отсрочку.
— Не вы — эта синяя дрянь.
Он улыбнулся:
— О нет. Именно я, — он вновь поправил волосы, нарочно касаясь лица. — Я мог выбрать препарат с краткосрочным действием. День-два… Но выбрал другое. И поверь, мне придется постараться, чтобы объяснить этот выбор брату. Мне придется солгать для тебя. Но я тоже считаю, что он погорячился в своих желаниях.
— Никогда не поверю, что вы что-то сделали в мою пользу. У вас свои причины. Может, вы дурачите и его?
Ларисс проигнорировал мои слова:
— Но имей в виду — седонина больше не будет, как я уже и говорил. Будешь справляться сама. Как сумеешь.
Полукровка обошел кушетку, зашел за стеклянную перегородку и покрутил красный вентиль у основания трубки. Развернулся, пристально посмотрел на меня и вышел, привычно нажав на полочку ключа.
Вены вновь запекло. Видно, он перекрыл эту синюю дрянь, когда вошел. Я пыталась освободить руку, но это оказалось невозможно. Я обреченно легла, глядя в потолок, прикрыла лицо ладонью. Меня будто обматывали тончайшей липкой паутиной. Больше нет выхода. Хотелось рыдать. Отчаянно, без стеснения. Но и слез не было. Будто они навсегда высохли под беспощадным норбоннским солнцем. В этом доме я разучилась плакать.
Буду учиться жить. Здесь.
Я не покидала этот дом. Котлован, мечты о свободе — все морок, насмешки полукровки. И Гектор… всего лишь видение. Пусть так и будет. Но, это мое видение.
Только мое.
Я вновь посмотрела на подвешенную колбу. Если Ларисс не лжет — он, впрямь, сделал мне одолжение. Какие бы цели не преследовал сам.
Глава 6
Я
