Об этом уже не скажешь — мол, всякое бывает.
Ох, сынок. Теперь мы понимаем, что все это были знаки. Тогда-то я и поверила.
2
НАЙНОА, 2000. КАЛИХИ
Слышу, как кровь затихла, потом прилила, застучала в костяшках. Потрескавшиеся костяшки, распухшие костяшки, кровавые костяшки. Кровавые костяшки, привычные к ударам и боли, и не потому что мне этого хотелось, а потому что заставил брат. Был Новый год, в нашем тупике рвались петарды, бах-бах-бах, целые семьи на зеленых пластмассовых стульях у своих гаражей, тротуары усыпаны пеплом и обрывками бумаги. В небо взлетают фейерверки, Скайлер и Джеймс отправились за гаражи играть с Дином в “Кровавые кулаки”, а раз пошел Дин, то пошел и я, а раз пошел я, то пошла и Кауи.
Я годами пытался разобраться, что таится во мне, весь же остальной мир пытался это из меня вырвать. Особенно брат иногда. Был один из тех вечеров, когда он меня ненавидел.
Скайлер, Джеймс, оба хапа[21] японцы, толстые, высокие, вонючие подростки. У Джеймса брекеты, блестящие от слюны. Скайлер длинноволосый, все щеки в прыщах. Оба в шмотках “Поло” и “Аберкромби”, как все ребята из частных школ. А братец мой с жгутами волос, прикрывающими уши, в мешковатых цветастых шортах и слишком тесной футболке с надписью “Только для местных”, загорелый до черноты, как серфер, пухлые губы поджаты. В общем, мы явно не вписывались, но Дин вечно набивал себе цену: они со Скайлером и Джеймсом, на костяшках пузырится кровь, смеются, стряхивают боль с рук.
— А теперь чудо-мальчик, — процедил сквозь брекеты Джеймс, кивком указав на меня.
— Точняк, — согласился Скайлер. — Правда, Дин?
Брат мой весь вечер обыгрывал их обоих, Джеймса и Скайлера. Мой брат бегал быстрее, ругался круче, он был единственным, кому удалось стараканить у взрослых пиво из ведерка со льдом. И вся эта крутизна ради Джеймса и Скайлера, ведь у их предков были блестящие джипы и тяжелая темная мебель в домах с высокими потолками — словом, все, о чем мечтал Дин. Но как туда попасть, разве что подружиться с богатенькими сынками: вдруг повезет и перепадет что-то из того, чем они были наделены, а он обделен.
При этом и я, и мой брат прекрасно знали: пока я единственный, кто сделал хоть что-то для нашей семьи, из-за акул и всего, что началось потом. Нас показывали в новостях, о нас писали в газетах, и каждый раз мама с папой рассказывали, как плохо мы живем. Те, кто видел и слышал мамины с папой рассказы о том, что мне повезло уцелеть после нападения акул, но мы так бедны, что нас прикончат цены на продукты и арендная плата, присылали нам деньги, поношенную одежду, кое-где даже бесплатно давали еду.
Но пожертвованиями дело не ограничивалось. Я написал про акул в заявлении на поступление в Академию Кахена, ведь приемная комиссия наверняка тоже слышала обо мне. Я поступил в лучшую частную школу штата — на полное обеспечение, как и все коренные гавайцы, — хотя учились в ней дети таких богатых родителей, что куда там Джеймсу со Скайлером.
Мои родные, особенно Дин, видели, что со мной происходит, — как стремительно я поумнел, точно мозг волшебным образом помог мне обскакать всех одноклассников. Да и укулеле — те песни, которые я научился играть. Он настоящий талант, говорили учителя маме с папой, и те сияли, как солнце. Родители без конца повторяли, что у меня дар. Прямо при Дине и Кауи.
Вот так обстояли дела, а тут мой брат с Джеймсом и Скайлером, ну и я. Они прекрасно помнили все эти разговоры.
— Ну так что, Дин, — сказал Скайлер, — я попробую с ним или как?
Дин посмотрел на меня, заулыбался, но внутренне поежился, я клянусь, — может, не хотел доводить до крайности, в конце концов, он мой брат. Однако потом ухмыльнулся.
— Все попробуют по очереди, Ноа, — объявил он.
Нелегальные салюты — красные, синие, золотые, какие позволено запускать только отелям, — ухали в черноте над нами, отбрасывая наши тени на оштукатуренные стены Скайлерова особняка.
— Ты же тяжелее меня фунтов на сто, — сказал я Скайлеру. Как будто это поможет. Как будто хоть что-то поможет.
— Не боись, — ответил Джеймс. — Чё ты как девочка.
— Давай кулак. — Скайлер шагнул поближе, ударная рука его подрагивала. Он навел ее на меня, медленно и крепко сжал пальцы, я заметил, что костяшки ободраны до крови, кожа висит. Из-за угла долетал гул вечеринки, искристый стук громоздящихся пивных бутылок, потом петарды, бах-бах-бах.
— Хватит. — Кауи встала руки в боки, голос у нее был тоньше, чем у нас всех. Мы, пацаны, застыли, мы и забыли о ней, а она тут, рядом со мной, сестра, младше меня на три года.
Я снова взглянул на Дина и тут же об этом пожалел, даже до сих пор вспомнить стыдно. Я-то думал, что он вмешается, скажет — это была шутка; разумеется, подросток, вымахавший со здорового мужика, не может состязаться с мальчишкой.
— Давай, мах, — подначил Скайлер. — Первый раз, что ли? Выше руку.
Я поднял кулак. Дин лениво прислонился к стене, скрестил руки на груди.
— Ноа, не надо, — сказала Кауи.
— Уходи, — ответил я. — Тебя это не касается.
Скайлер занес кулак. В шести дюймах от моего. Наши костяшки: у него уже в ссадинах от ударов, у меня гладкие, тонкие, — даже я догадывался, чем все закончится. Скайлер замахнулся, чтобы меня ударить, я отшатнулся.
— Не дергайся, — сказал он и другим кулаком ткнул меня в плечо — синяк будет, как после прививки. — Давай заново.
Мы снова навели кулаки друг на друга. Я изо всех сил напряг запястье, постарался представить, что я статуя, поезд, каменная стена, не дрогну, не сломаюсь, но тут Скайлер меня ударил. Костяшки щелкнули.
Локоть прострелила боль, я взвизгнул, Скайлер крикнул:
— Будешь так орать, получишь еще раз, ссыкло.
Я снова взглянул на Дина, но он притворился, будто смотрит на рассыпающиеся в небе огни салюта.
— Он тебя не спасет, — сказал Джеймс. — У нас все по-взрослому, соберись, тряпка.
Я так сильно сжал зубы, что челюсть превратилась в воздушный шар боли, примерно как костяшки, не плачь не плачь не плачь.
— Вы, придурки, только и можете, что кулаками махать, — сказал я. — Да вы молиться будете, чтобы вас взяли работать в “Макдоналдс”, когда я буду заканчивать Академию Кахена.
Джеймс переступил с ноги на ногу; послышалось шипение и треск.
— Слышал умника? — спросил он Скайлера. — Давай-ка мы оба по второму разу.
— Нет, — возразил Скайлер. — Только я.
Рука у меня уже тряслась, в пальцах и ладони стучала кровь, но я сжал кулак, почувствовал, как боль разливается по руке, жжет кости. Я снова протянул руку, так что она оказалась в шести дюймах от Скайлерова кулака. Он ударил сильнее, будто захлопнулась тяжелая дверь, прищемила мне кисть. Боль взорвала кости, хлынула из глаз, на мгновение все побелело, и я шлепнулся задницей в грязь, дико взвизгнув, как щенок.
