углу горит лампадка,
На сердце сладко-сладко.
И вовсе ей не жаль рубля,
Рубля для мужа мало,
Вот пикового короля
Она средь карт сыскала.
Протяжно тикают часы,
Топорщит таракан усы
И прячется за гири,
И бьют часы четыре.
На карту дунула она
И к маятнику прицепила,
Чтоб муж, помаявшись без сна,
Вернулся бы к жене постылой.
Раскачивается король.
– Ах, скоро муж узнает боль,
И скуку, и тревогу.
Найдет к жене дорогу.
Но в этот день сгорел пирог,
К жаркому не было салата,
Клялась кухарка: – Видит Бог,
Я, барыня, не виновата. —
Сердита барыня с утра:
– Вам отказать давно пора! —
Кухарка шепчет, плача:
– От карты неудача.
Молящимися полон храм
Архистратига Михаила.
С тоской взглянув по сторонам,
Егоровна свечу купила.
Рождается небесный царь,
Поют Рождественский тропарь
Угрюмые монахи…
Идет кухарка в страхе
В притвор, где нарисован ад,
И ставит вверх ногами свечку
Тому, кто черен и рогат
И грешников сажает в печку.
Ему кладет земной поклон,
Но к ней бегут со всех сторон:
– Ах, ведьма, вон скорее!
Не то дадим по шее.
А время все идет-идет,
Не зная промедленья.
Отпраздновали Новый год,
Настал канун Крещенья;
Давно уж съедена кутья,
Легла господская семья.
В людской темно и жарко.
Во двор спешит кухарка.
Чернеет ночь, белеет снег,
Крещенская крепчает стужа.
Ночной проходит человек.
Вот наконец и домик мужа.
И потихоньку, словно вор,
Прошла Егоровна во двор…
К стене бревно приперто:
Уж это дело черта.
Егоровна, как будто зверь,
По нем ползет все выше, выше.
Внизу скрипит входная дверь.
Егоровна дрожит на крыше.
Но нет, повсюду тишина.
И крикнула в трубу она:
– Зачем жену оставил?
Вернись к супруге, Павел!
Ползет. Споткнулась о карниз,
Не удержалась и с размаха
На камни полетела вниз,
Крича от боли и от страха.
Она сломала три ребра.
Ах! Не дожить ей до утра
И не увидеть мужа!
Все злей и злее стужа.
Чу… Скрипнул снег. Еще. Шаги.
Шаги всё ближе и слышнее.
Кричит кухарка: – Помоги!
Сюда, скорей. Я коченею. —
Над ней склонился кто-то вдруг,
Она глядит: пред ней супруг.
– Ой! – И душа из тела
Навеки улетела.
«Окрепли паруса. Отрадно кораблю…»
Окрепли паруса. Отрадно кораблю
Плыть к золотому краю.
Но для чего мне плыть, когда я так люблю,
Люблю и умираю?
– Нет, чувства этого любовью не зови.
Еще лукавить рано.
Еще живет рассказ о смерти и любви
Изольды и Тристана.
«Под окном охрипшая ворона…»
Под окном охрипшая ворона
Глухо каркнула. Взошла луна.
Город спит. Ни шороха, ни звона.
И не сплю теперь лишь я одна.
И теперь тебе, я знаю, снится,
Что ты в комнате своей сидишь,
Смотрят со стены родные лица,
И тебя оберегает тишь.
Вот вхожу к тебе я рыжей кошкой,
Мягкою, пушистою, большой.
Вспрыгнула бесшумно на окошко,
Зорко наблюдая за тобой.
Как иголки, ранят злые взгляды
Немигающих зеленых глаз,
И ты знаешь – нет тебе пощады:
Все окончится теперь, сейчас.
Не уйти тебе от кошки рыжей —
С рыжей женщиной ты был жесток.
Вот я подползаю ближе, ближе,
Вот сейчас я сделаю прыжок!
Отрывок
Ночь… Развалины… Море… Глубокая тишь…
Дымный факел чуть видно горит…
Бьется в стены большая летучая мышь
И протяжно и глухо кричит:
– Помоги! Помоги! С первым проблеском дня
Полечу, над морями кружа.
Стивен-Рой, разве мог не узнать ты меня?
Разве я не твоя госпожа?
Стивен-Рой, у тебя красный, пламенный рот.
Поцелуй же меня, Стивен-Рой!
Кровь рекой потечет, пламя замок сожжет,
И навеки я буду с тобой.
Но несется в ответ голос, слышный едва:
– Нет, пред смертью не верю я лжи,
Не такие глаза, не такие слова
У прекрасной моей госпожи.
Баллада о том, почему испортились в Петрограде водопроводы
В контору Домкомбеда
Является едок.
«Зашел я вас проведать,
Нельзя ли ордерок».
«Вот, гражданин хороший,
Вы распишитесь тут,
А ордер на галоши
Сейчас вам принесут».
Он подписал сначала,
Потом не стал читать,
Но в памяти застряла
Огромная печать.
Идет гулять, погожий
Похваливая день;
Как вдруг кричит прохожий:
«Вы потеряли тень».
Едок в оцепененьи:
«Ах! Буду я в аду:
Коль человек без тени,
То с чертом он в ладу».
Сошлась народу сила,
Глядит на едока,
И ордер уронила
Дрожащая рука!
Бежит он что есть мочи,
Торопится домой.
С тех пор и дни и ночи
Он бродит сам не свой.
И дом родимый тошен,
И с близкими разлад,
А новые галоши
Насмешливо блестят.
Едок таит заботу,
И молчалив, и тих,
Как вдруг в одну субботу
Его уносит тиф.
Вдова лежит, рыдая,
Не в силах слез унять.
«Сходи в Комбед, родная,
