«Чего это младшая, — огрызалась Лана, — пусть старшая подаст пример, вместо того чтобы с утра до ночи с фраерами по телефону трепаться». — «Юноша, — обращалась к Коле тетя Нина, — вы не сходите вместе с нею в магазин? В доме хоть шаром покати. Пороть их надо было в детстве». — «Саму тебя надо было пороть», — холодно отвечала Лана. «Николай, поди сюда, — звал его из своей комнаты Зимин, — оставь их, я сам схожу. Не завидую я будущим супругам моих дочек». У Зимина даже не было права голоса в собственном доме. Он только мог позволить себе спросить: «Нинон, ты подписалась на «Иностранку»?», «Лана, ты зачем надела материно платье, тебе рано с таким вырезом щеголять!» — и удовлетвориться невразумительным ответом. «Ты как с матерью разговариваешь?» — выговаривал Лане Коля, когда они оставались одни. «Пусть не лезет, — сверкая глазами, с раздражением отвечала Лана, — осточертело это ее кокетство перед всеми!» — «Опомнись, при чем тут кокетство, тетя Нина мне в матери годится!» — «Да хоть в прабабушки. Слова в простоте не скажет, противно слушать. Думает, что это ей очень идет». — «А тебе не идет грубить!» — «Это мое дело». — «И мое тоже», — хотелось сказать Коле. Лана резко меняла тон, она уже щебетала: «Коля, ласточка, посмотри-ка, что у меня тут с электрофеном, током бьет, проклятый». — «Неси отвертку», — вздыхал Коля.
Что она в нем ценила, так это его неизменную готовность прийти на помощь, что-нибудь отнести, отремонтировать. Всякая техника слушалась Колю так же, как и его отца, который умел делать абсолютно все: мог сложить баню, мебель в доме сделал собственными руками, был большим радиолюбителем. Еще при отце Коля стал ходить в авиамодельный кружок. Специально для Ланы он построил радиоуправляемую авиамодель, которая однажды утром с оглушительным треском спланировала над балконом Зиминых и по радиосигналу сбросила на него букетик ромашек. Но зря Коля старался: Лана уже умчалась на улицу, а на балкон выскочила Лида и покрутила пальцем у виска.
— Ты бы лучше сделал что-то полезное! — прокричала она.
Коля сделал и полезное. По просьбе сестер он собрал телефонный автоответчик — на свою голову, ибо теперь к Лане стало невозможно дозвониться. Его же собственный, записанный на пленку голос противно отвечал: «Зиминых нет дома. У вас есть минута, говорите». Но вскоре по суровому требованию Зимина, тогда еще не вышедшего на заслуженный отдых, Коля разобрал автоответчик, и Лана неделю дулась на него, пока не появилась в нем новая нужда.
Людмила Васильевна обвязывала мать и сестер Зиминых. Она вязала крючком и спицами, как настоящий художник. Очень чувствительная к любой красоте, будь то произведение искусства или человеческое лицо, она была сверх того в высшей степени одарена редчайшим чувством современности. Чувство стиля — такая редкость... Людмила Васильевна могла предугадать, что будет носиться в ближайшем будущем, и была настолько точна в своих предчувствиях, что казалось, она способна приоткрывать завесу будущего и зрить в нем собственными глазами наряды, которые появятся в журналах мод год спустя. Она свободно листала эти журналы, изданные в грядущем, и имела не только общее представление о стиле и покрое, угадывала и детали: какие ткани будут пользоваться спросом, какие украшения войдут в моду. Она отважно демонстрировала в городке, где все носили выше колен, длинные платья с оборками; в тот сезон, когда все хватали кримплен, она уже шила наряды из хлопчатобумажных тканей — настоящие ситцевые откровения в русском народном стиле. Продавщицы магазинов, умеющие держать нос по ветру, быстро сообразили, что если Людмила Васильевна берет залежавшийся вельвет, то это не из одного бабьего каприза, тут что-то есть. И уж как благодарили они, когда Людмила Васильевна подсказала девушкам взять по верблюжьему одеялу, партию которых завезли в универмаг: оказалось, одеяла можно было распустить и вязать из шерсти что душе будет угодно. В швейном училище девочки-ученицы шили изделия из плащевой ткани — плащи и платья, которые никто не покупал. Людмила Васильевна, неугомонная душа, изобрела изящного покроя комбинезон, сделала лекала и отдала закройщицам, а они уже пустили комбинезоны в производство для учениц. И поступили очень своевременно, ибо эта же модель появилась в журналах, продукцию расхватали в два счета, и училище, благодаря инициативе Людмилы Васильевны, выполнило план.
Коля привык доверять ее чутью, ее вкусу и отношению к людям, — тем более ему было неприятно, что матери никак не нравилась Иоланта. Сначала он приписывал это обстоятельство женской ревности, но тут крылось нечто иное, более серьезное: мать была человеком справедливым, несмотря на всю свою кажущуюся взбалмошность и вспыльчивость по пустякам.
— Понимаешь, — говорила она, — твоя Лана ненастоящая. Тебе она кажется необыкновенно живой и оригинальной оттого, что выкидывает всякие экстравагантные номера. Но ведь она может себе это позволить, у нее обеспечены тылы, ей есть куда отступить, если что. Тебя так пленило, что она, никого не предупредив, умчалась в Москву, видите ли, посмотреть на «Мону Лизу». Ах, как ты не чувствуешь в этом манерности, ненатуральности, желания выказать себя не такой, какая она есть. Да и зачем ей «Джоконда», когда она ни капельки не интересуется живописью? Боюсь, Коля, ты не просто доверчив, а и не слишком умен. Всмотрись в ее мать — вот будущее и сущность самой Ланы, помяни мое слово. Она швыряет направо и налево деньги, которые заработаны не ею, она привыкла сорить чужими деньгами — значит, в будущем ей тоже придется подумать об особой статье доходов, при которой можно будет сохранить свои милые замашки... Тебя это устраивает?
Коля угрюмо поворачивался и уходил к себе... Во всем остальном у них с матерью было полное согласие, но он бы отдал все это в обмен на единодушное отношение к Лане. Если же говорить о самой Иоланте, она, как ни странно, горячо восхищалась Людмилой Васильевной, ее умом, независимостью, вкусом и манерами, ее умением одеваться, хотя Коля и подозревал, что интерес Ланы к матери был, скорее, чисто женским, тряпичным. Вообще молодые девушки, Колины одноклассницы, ученицы художественной студии, которую вела мать в своем Доме культуры, обожали ее; у совсем юных она могла найти то понимание и доверие, которого лишали Людмилу Васильевну женщины ее возраста с устоявшимися вкусами и привычками.
Дома буквально на каждом шагу можно было встретить неопровержимые доказательства всевозможных материных талантов. На скромных креслах, купленных еще в пору Колиного детства в комиссионном магазине, красовались вязанные
