— Но вы не нуждаетесь.
— Нет, сэр. Я, как говорится, продукт частного предпринимательства. Так вот, второй — босс то есть, — он на самом деле малый крутой. Ввалился ко мне в контору, как к себе домой. Только когда смекнул, что на мне не покатаешься, стал вроде как в приятели набиваться. Но я скорее со скорпионом подружусь. Один из тех бильярдных ковбоев, что на рэкете наживаются, а потом джентльменов из себя корчат. В панаме, кремовый костюмчик из габардина, галстучек ручной работы, ботиночки желтые с блеском, лимузин длиной с вагон и черный, как катафалк. Когда он на нем подкатил, я решил, что ко мне из похоронного бюро пожаловали.
— А вы ждете оттуда гостей?
— Теперь уж со дня на день, сынок. — Он хотел было засмеяться, но передумал. — Только паршивому воришке лос-анджелесскому меня в гроб не уложить — кишка тонка. Но коротышка — громила еще тот, это точно. В плечах тоже — дай Бог, и по роже видать, что кулака попробовал. Смотрит на тебя этак ласково, но упорно, так что порой холодок пробирает. А о Тарантини так говорил, что клиент этот — пиши покойник.
— А как насчет Галли Лоуренс?
Старик пожал массивными покатыми плечами.
— Не знаю. Идея, наверно, такая, что если они ее отыщут, то она их на этого Тарантини выведет. Я им даже не сказал, что знаю его в лицо.
— Миссис Лоуренс вы этого тоже не сказали, не так ли?
— Нет, почему же. Сказал. Даже дважды. Хоть дамочка эта мне и не по нутру пришлась, но знать она имеет право. Я ей рассказал, что, когда Галли с квартиры съезжала, Тарантини перевез ее вещи на своей машине. Тридцатого декабря это было. Неделю или дней десять до того она где-то пропадала, а когда вернулась, сказала, что съезжает. По договору она должна была меня за месяц предупредить, так что я вполне мог заставить ее за этот срок заплатить, но я подумал: на кой черт? У меня тут целая толпа очереди дожидается.
— Миссис Лоуренс не знала, что парня Галли зовут Тарантини.
— Да я и сам не знал, пока мне эти молодчики с фирмы не сказали. Они здесь всего два дня назад были, в субботу, значит, а миссис Лоуренс несколько недель не показывалась. Я решил, она на это дело рукой махнула.
— Вы ошиблись. Еще что-нибудь можете рассказать о Тарантини?
— Будущее его ясно и без всяких карт! Тюряга. Если, конечно, его еще раньше на голову не укоротят. Один из этих смазливых итальянских мальчишек, на которых дурехи всякие кидаются. Да вы сами знаете. Черные кудри, костюм с иголочки, скоростная машина и воровская душонка. У такой девушки, как Галли, вкус получше должен быть.
— Думаете, она вышла за него замуж?
— Откуда мне знать? Сколько я видел хорошеньких девчонок, которые со скотами связывались, а потом всю жизнь маялись. Надеюсь, что не вышла.
— Вы сказали, у него спортивная машина?
— Точно. Довоенный «паккард» — бронзового цвета с белыми бортами. Села она, значит, в машину, хлопнула дверцей и — привет, только я Галли и видел. Если найдете ее, дайте мне знать. Понравилась мне эта девчонка, ей-богу.
— Почему?
— Сильная, своенравная. Люблю женщин с характером. У меня у самого характера хоть отбавляй, и, когда его в других чую, я к таким всей душой.
Поблагодарив его, я вышел на улицу. Вслед мне донесся его громкий жизнерадостный голос:
— Но одним только характером в жизни не обойдешься. Я это во время Большой депрессии понял. Говорят, сейчас другая на подходе, но мне наплевать. Я сижу крепко и ко всему готов.
Я крикнул в ответ:
— Вы забыли про водородную бомбу.
— Черта с два! — торжествующе рявкнул он. — Я и бомбу перехитрил. Доктор сказал, что с моим сердцем я больше двух лет не протяну.
4
Мне понадобилось не меньше получаса, чтобы разыскать «Арену», хотя я приблизительно знал, где она. Здание стояло на отшибе, возле железнодорожных путей. За ними, прижимаясь одним боком к пыльному пустырю, тянулись трущобы, застроенные хибарами из фанерных ящиков. Одна из лачуг была покрыта раскованными бочками из-под бензина, которые сверкали на солнце, словно рыбья чешуя. Посреди дворика лежал человек, застыв, как ящерица на горячем камне.
Снаружи «Арена» походила на старый пакгауз, с той только разницей, что со стороны улицы к ней была пристроена билетная касса размером с телефонную будку. Пожелтевшая афиша над закрытым окошечком сообщала: «Соревнования по борьбе каждый вторник. Стоимость билетов: обычный — 0.80; по предварительному заказу — 1.20; у ринга — 1.50; детский — 0.25». Дверь справа от окошка была приоткрыта, и я вошел внутрь.
После солнечной улицы в коридоре было так темно, что я почти ничего не видел. Свет проникал сюда через единственное окно, пробитое высоко в левой стене, если можно было назвать окном квадратную дыру, вырубленную в некрашеных досках и забранную толстой проволочной сеткой. Приподнявшись на носках, мне удалось заглянуть в конторку по другую сторону коридора. Там стояла пара стульев, поцарапанный письменный стол, на котором не было ничего, кроме телефона, антикварного вида медная плевательница. Стены были украшены календарями с обнаженными красотками, телефонными номерами, нацарапанными карандашом и фотографиями спортивных знаменитостей.
Откуда-то издалека доносились ритмичные удары по боксерской груше. Я шагнул в проем без дверей в конце коридора и оказался в главном зале. Он был сравнительно невелик — на трибунах, поднимавшихся с четырех сторон под самую крышу, могло поместиться с тысячу зрителей. Через застекленный квадрат крыши на огороженный канатами центральный ринг падал столб сероватого света, в котором плясали мириады пылинок. Людей пока не было, но, что они здесь бывают, чувствовалось сразу. Затхлый воздух лишенного окон, месяцами не проветриваемого помещения пропитался запахами человеческого пота, сигаретного дыма, пива и жареных орешков, одеколона, спиртного и взопревших ног. Исследователю с тонким нюхом хватило бы этих запахов на целую диссертацию о социальном составе посетителей «Арены».
Перестук кулаков по кожаной груше звучал в лад симфонии запахов. Я двинулся к двери с надписью «Выход», и удары стали слышнее. Дверь открывалась в переход, который вел в заднюю часть здания. Какой-то чернокожий парень избивал прикрепленный к стене кожаный мешок. Из-за дощатого забора по другую сторону прохода за ним наблюдала молодая негритянка. Руки ее лежали на заборе, а на руках — ее подбородок. Ее черные, в пол-лица, глаза пожирали юного боксера.
— Кто тут у вас главный? — спросил я.
Парень продолжал лупить грушу левой, стоя спиной ко мне и женщине. Он был голым по пояс, в линялых штанах цвета хаки и старых парусиновых тапочках, из которых вылезали черные пальцы ног. Он переключился на правую руку, не меняя бешеного темпа ударов. В лучах солнца его широкая спина блестела от пота.
Он, видимо, был полутяжеловесом, лет восемнадцати, не больше, несмотря на солдатские брюки. С его ростом и сложением из него должен был со временем получиться неплохой тяжеловес. Наблюдавшая за ним женщина, похоже, изнывала от нетерпения.
