есть, остается двух ждать!
— Постой, я пойду! — сказал кучер; пошел подслушивать.
Запели вторые петухи, а мужик:
— Слава тебе, Господи, и два есть, остается одного ждать.
— Эх, братцы, и меня узнал.
Повар говорит:
— Ну, если и меня узнает, так пойдем прямо к нему, бросимся в ноги и станем упрашивать.
Пошел подслушивать повар; третьи петухи запели, мужик перекрестился:
— Слава Богу, все три есть! — да поскорей в двери — бежать хочет; а воры к нему навстречу, пали в ноги и просят, и молят:
— Не погуби, не сказывай царю, вот тебе кольцо!
— Ну, так и быть, прощаю вас!
Взял мужик кольцо, поднял половицу и бросил его под пол. Наутро царь спрашивает: "Что, мужичок, как твои дела?"
— Выворожил: кольцо твое укатилось под эту половицу.
Подняли половицу и достали кольцо. Царь щедро наградил знахаря деньгами и велел накормить-напоить его до отвала, а сам пошел в сад гулять. Идет по дорожке, увидал жука, поднял его и воротился к знахарю:
— Ну, коли ты знахарь, так узнай, что у меня в руке?
Мужик испугался и говорит сам себе:
— Что, попался, Жучок, царю в руки!
— Так, так, твоя правда! — сказал царь, еще больше его наградил и с честью домой отпустил.
ЩЕПКА[4]
НИКОНОВ был... Здесь строили они дома: в Ботах больницу строили, здесь он больницу — вот эту, старую, — строил. Бригада их была оттуда. Но и он остался здесь, поженился в Ботах-то — Никонов. Отца взял как-то с собой (сорок километров Матокан есть) строить одному богатенькому дом. Трое они уехали: Поликарп Вырупаев, наш отец и он. Но, хозяин, видимо, Договорился на их харчах строить ему, цену там, все, а сам харчи-то давай подсовывать: то творог с червями попадет, то что-нибудь. Ну, богатенький — жалел вроде добрым-то накормить. Но Никонов, говорит, молчит, ничего не говорит об этом: черт с ним, как-нибудь проживем... Дальше. Когда вырубали, говорит, матку, чтоб ложить, щепка одна отлетела и с визгом туда, на пол. А отец на полу работал. Он уж отвернулся от нее, этой щепки, а тот говорит:
— Ты подай-ка сюда, — он ее подал. Он, оказывается, взял и под матку ее положил.
Но, говорит, сделали дом, рассчитались и уехали. Ему надо заселяться. Он, значит, попа позвал. Освятили, на матку, говорит, кресты навели — поп с этой своей кадилки.
— Ну, — говорит, — заселяйся.
Вот заселились — как завоет в избе все! Нет возможности! Они бились, бились. Попа опять привели:
— Ну невозможно жить никак.
— А я что же сделаю? Не знаю, что уж — я освятил. Все должно быть в порядке. — А потом говорит: — Давайте к мастеру, не он ли что натворил.
Он туда поехал, хозяин-то, за сорок километров:
— Вот так и так.
— Так вот так! Ты сначала в твороге своих червей выбросай, а потом, говорит, под маткой щепку выбрось.
А изба уж закрыта. Это же надо поднимать домкратом, потолок разбирать. Тот:
— А вот как хочешь, но я не поеду. Мне не надо никакой платы, а вот под такой-то маткой вытащи щепку. И святить не надо будет. Но сперва выбросай червей из творогу!
Вот что-то он знал же?! Он, Никонов, долго еще жил в Ботах. "Вот так, говорит, надо делать!" Что это? К чему?..
СТУЧИТ И СТУЧИТ...
А девочку было что-то пущено (девочка лет шести была, она еще не училась): у них стало стучаться. Дом большой, пятистенный был, вот сядут они, вечером — у них так вот в стене стучит, стучит! Сильно так! Они пошли, все там изрыли — никаких нет ни дыр, ничего. А все стучит. Теперь, девочка стала в избе на кровати спать — под кроватью стало стучать. Стучит под кроватью. У них была невестка, молоденькая. Она боялась, прямо не знала, куда, как застучит. Крестная ее там была, подальше жила. Она ее взяла да унесла вечером домой, думает: "Она, может быть, уснет да забудет..." Принесла ее домой, положила с собой на кровать — там опять застучало, у нее. А у них не стучит там. Ну, они тогда поняли, что, наверное, на девочку было пущено.
Теперь они попа привели (попы еще были тогда, сразу после революции, это уж, наверное, в двадцать седьмом — двадцать восьмом году не стало попов). Поп молебен им отслужил. Все равно ничего не помогло. Как стучало, так и стучит.
Теперь они привезли какую-то шаманку, бурятку. (Раньше шаманки были, вы, наверное, слыхали?). Шаманка говорит:
— Вы какие-то вещи купили... (А правда, в том году была засуха сильная. Ни хлеба, ни сена не было. Из других деревень все время ездили, покупали по нашим деревням, ну и привезли им...). Шаманка на улице огонь разожгла, скакала как-то, головешку у себя держала. Ну и высчитала, что они вещи купили, так на них было пущено. Велела их сжечь. Они сожгли все — как стучало, так и стучится! Увезли эту шаманку, ничего не помогло.
Теперь уж к этой поре, наверное, к марту стало.
Всю зиму простучало, они промучились. Девочка совсем доходила, как спичка, стала: она не может спать, когда стучится под ней. Куда ее не положат — везде под ней стучит.
Теперь там у них была соседка. Заехал к ним мужчина, хлеб покупать поехал. Старичишка на одной лошаденке, на телеге (тепло уже, наверное, в марте, в конце, поди, снега уж не было). А народ соберется. Я тоже ходила, сколько раз слушала. Они же вот там внизу у речки жили. Вот тут стоишь и слышно, как у них стучится. Мы слышали. Сколько раз я ходила слушала тоже. Этот старичок и говорит:
— Что это за народ? Тут клуб или что? Что собрались?
А молодежь-то каждый вечер ходила туда, болталась: где баловались, где слушали.
Старик и говорит:
— Что у вас там такое? Народ какой-то...
Хозяйка стала ему говорить:
— Вот так и так. У соседей у наших стучит, и девочке совсем плохо.
Он постоял и говорит:
— А, пустяки, можно вылечить...
Эта рысью скорей прибежала к соседке:
— Иди, Петровна, старик сказал... (За все, как утопленник за соломинку хватается, так и тут). Попроси его, может быть, он придет да вам поможет.
Она пришла, давай его просить.
