поступил также. Так продолжалось минуту-другую (всё это время СМК настоятельно рекомендовала мне немедленно отправляться домой — я делал вид, что не слышу).
— Ну что — готов?
— Да, а ты?
Мы были примерно од инакового роста и физического развития. Оба, конечно же, никогда не дрались, зато неоднократно видели, как это делают оранжевые и жёлтые на соревнованиях, и надеялись успешно использовать подсмотренные движения.
— Говорят, тебя может поколотить даже покойник! — бросил Иван.
— Ты сначала стань покойником…
Расстояние между нами сократилось до опасного.
— В голову не бить, — предложил я.
— Согласен, — ответил он.
И тут же с размаху двинул ногой мне прямо… нет, вы, подумайте, какой подонок!.. Хорошо, я успел слегка отскочить, и острый носок его туфля угодил не по самим, а лишь по самому (тоже больно!).
— Ах так!!! — взревел я и, маша руками, как при плавании кролем, ринулся на него. — Держись, ушлёпок!!!
В голове несколько раз взорвалось слово «Опасность!!!» — огромными оранжевыми буквами, в сопровождении частокола восклицательных знаков. В ушах несколько раз прозвенело категорическое «Прекрати сейчас же!!!». Но я уже летел в атаку. Мне удалось оставить на его шее заметную ссадину, он нанес чувствительный удар в плечо.
В целом, наш поединок больше походил на возню, чем на разудалый бой: удары редко достигали цели, зато яростного пыхтения — хоть отбавляй. Несколько раз мы расходились, снова сходились и, наконец, сцепившись, плюхнулись на бледно-жёлтую кровлю. Руки и ноги попали во взаимный плен, и мы, посыпая друг друга обидностями, пытались их освободить; в какой-то момент перед моими глазами оказалось ухо Выготского — я ухватил его зубами. Противник заверещал и задёргался, но и я почувствовал, как его палец ткнул в мой левый глаз. В следующее мгновение мы оба потеряли сознание — вмешалась Система, спасшая нас от членовредительства.
Когда действительность вернулась, Иван уже поднимался с кровли. Я поспешно вскочил, опасаясь нового нападения, и занял боевую стойку.
— Не дёргайся, — сказал Выготский, — иначе нас арестуют.
Я потёр залитый слезами глаз. Он потёр укушенное ухо.
— Ну и что будем делать? — спросил я.
— Придётся кинуть жребий.
— Ха! Жребий мы могли кинуть и без крыши!..
— Значит, нужен компромисс.
— Какой?
Над этим мы думали минут двадцать и пришли к следующему: поскольку схватка закончилась боевой ничьей, то право на Нину остаётся у обоих. Но так как реализовать его мы можем только по очереди, то остаётся выяснить, кто станет первым, а кто вторым. Тот, кто реализует право первой ночи, становится условным «синьором» и в дальнейшем покидает театральную студию, никогда больше не претендуя на Нину. Второй же, уступив «синьору», дальше может крутить с ней роман, сколько угодно, на правах условного «мужа». До первой ночи «муж» никак не препятствует «синьору» и не пытается связаться с Ниной. Для определения же очередности было решено прибегнуть к старому доброму «шнурки-подошва» — подкидыванию ногой собственного башмака, чтобы он подлетел выше роста бросающего и сделал в воздухе несколько оборотов. Чей башмак упадёт на подошву, тот и станет «синьором».
Честно говоря, я не знал, кем хочу быть больше — «синьором» или «мужем». Радоваться и огорчаться можно было любому исходу, но, когда мой кроссовок, взлетев метра на три вверх, раз пять перекувырнувшись, приземлился лицевой стороной вниз и завалился на бок, я почувствовал болезненный укол. Оставалось дождаться, каким будет результат Выготского. Иван перестарался: его туфель улетел за ограждающий парапет, и рухнул во двор. Мы разом присели, ожидая услышать внизу чей-нибудь предсмертный вопль. Вопля не последовало. Оставалось отправиться на поиски. Выготский, слегка припадая на разутую ногу, старался меня опередить, чтобы я, обнаружив туфель первым, не вздумал его перевернуть.
— Подошва! — заорал он почти сразу, как только мы вышли из подъезда.
И точно: башмак лежал посреди газона так, словно его туда заботливо поставили.
— Поздравляю, — кисло произнёс я. — И сразу сообщи. Ну, ты понимаешь.
— Ок, — небрежно подтвердил он. — Слово «синьора»!..
Мы обменялись для связи кодовыми словами, чем впоследствии ни разу не воспользовались. Иван вызвал авиатакси и, не скрывая улыбки победителя, полетел в кафе, где мы оставили Нину, а я зачем-то вернулся на крышу. Тревожная мысль, что теперь нас ждут неприятности — мысль, которую до сих пор получалось отгонять на край сознания — беспрепятственно переместилась в центр, и под её влиянием вдруг возникла потребность срочно полюбоваться закатом. Почему-то стало казаться, что это занятие каким-то образом поможет защититься от завтрашних ударов судьбы. Следом возникло ощущение, что то, что случится завтра, будет происходить не совсем со мной, а значит, и с Выготским дрался не совсем я, и кто тут сейчас сидит на крыше — загадка для учёных всего мира.
Потом вспомнилось, что теперь я буду с Ниной, и собственное «я» из осколков склеилось воедино. Я буду с Ниной! Она досталась мне — вот, что главное! А то, что с ней сначала переспит Выготский, так и подумаешь!.. Лишь бы этот корявый туфлеметатель не затягивал дело надолго…
Наконец, в ухе мягко прозвучало: «Рекомендация: отправляйтесь домой», и на этот раз я беспрекословно подчинился.
На следующий день нас в сопровождении родителей вызвали в суд для рассмотрения дела «о нарушении общественного порядка с проявлением ярко-оранжевого уровня агрессивности». Тётечка в зелёной мантии почему-то и не подумала сказать: а вот этого парня, который вчера старательно пялился на солнце, я освобождаю от всякой ответственности. Наоборот: она сразу же дала понять, что наша вина обоюдна, бесспорна и при этом ужасна.
Между прочим, дело рассматривалось на Зелинского, а не на Цветном, что означало — Нина осталась за скобками процесса. Это было здорово, но нашу участь не облегчило. Для начала судья зачитала все оскорбительные слова, которыми мы ментально награждали друг друга на протяжении месяцев и те, которыми обменялись в ходе поединка. Затем в качестве сильно отягчающего обстоятельства перечислила все рекомендации Системы о нежелательности нашего личного общения, её категорические требования прекратить потасовку и, как апофеоз, — необходимость прямого вмешательства.
Нашлись и индивидуальные отягчающие. У Ивана: удар пальцем в глаз (могло привести к повреждению зрительной коммуникации) и улетевший за пределы крыши туфель (создание угрозы жизни окружающих). У меня: изначальное провоцирование конфликта (именно я предложил поговорить втроём). Но обнаружились и смягчающие. У меня: приход в студию в результате рекомендаций Системы. У Выготского (это меня поразило): его мать, как и Нина, оказалась жёлтой, а сам он — не из чистых зелёных, как я и подавляющее большинство представителей нашего статуса, а из смешанных! Его отец с рождения носил голубой статус, но затем
