ей становилось дурно от прочитанного, и медленно покачивала головой. Вряд ли такая реакция означала восторг. Влад все видел, хотя с сосредоточенностью хирурга распутывал головоломный узел на шнурке и ни в какую не хотел спрашивать у Анны, что же ее так озадачило.
Торжественный ужин грозил перерасти в момент истины для козла отпущения, где главную роль надлежало исполнить Владу. Анна имела все основания взять на себя функции палача, ибо никто из нас не смог бы упрекнуть ее в том, что она машет кулаками после завершения драки. Ее не было с нами, когда Влад подписывал соглашение, заверял его у посла, а затем платил деньги. Она совершила классический женский маневр: дала возможность мужчине самостоятельно принять решение, чтобы затем разнести его в пух и прах. При этом она не несла ответственности и, в то же время, оставалась самой мудрой и прозорливой.
– Тебе подсунули залежалый товар, – говорила она монотонно, словно читала. – Это тот, который настолько долго пролежал на витрине, что превратился в муляж. Его пять раз возвращали обратно в магазин. Ты шестой, кто его купил. В Эквадоре по этому случаю наверняка объявлен национальный праздник. Народ ликует. Прими мои поздравления.
Влад не умел ругаться с Анной, как это умел делать я, и он, не вникая особенно в смысл сказанного ею, просто слушал ее воркование, обращенное к нему, и воспринимал его с той тихой благодарностью, с какой воспринимал всякое проявление внимания Анны к себе.
В общем, Анна говорила умные вещи, которые не требовали детального доказательства, и она быстро выдохлась, не встречая с нашей стороны сопротивления. Я помогал Владу накрывать стол. Низко пригнувшись, ссутулившись, словно над нашими головами свистели пули, мы раскладывали по тарелкам пасьянс из нарезки карбоната, осетрины и шейки. Влад на нервной почве беспрестанно дегустировал еду, и я опасался, что на тарелках могут появиться большие проплешины.
Лучше бы Анна продолжала пилить нас, как сварливая жена с большим стажем. Вечер прошел при гробовом молчании. Мне было невыносимо смотреть на кислую физиономию Влада и на то, как запотевает бокал шампанского в пальцах Анны, и я предпочел общество неунывающего огня. Сидя на корточках перед камином, я орудовал кочергой как сталевар на финале рекордной плавки.
Не понятно из каких соображений Влад полагал, что в ночевать в гостиницу поеду я, а он останется у Анны, в крайнем случае мы уедем оба, но Анна проявила удивительную прямолинейность в этом вопросе и вежливо указала Владу на дверь, а мне – на ванную. У меня даже голова закружилась от осознания масштабов позора, который пришлось пережить моему другу. Покраснев до свекольного цвета, Влад вышел из квартиры не попрощавшись, крепко хлопнув за собой дверью. Я подумал о том, что Анна до гробовой доски останется его лютым врагом.
Мы с Анной за всю ночь почти не сомкнули глаз, но об острове никто из нас не сказал ни слова, хотя мысли о нем лезли мне в голову, как у голодного о холодильнике, и ореол таинственности вокруг него притягивал со страшной силой, с легкостью подавляя страх потерять деньги.
Говорят, что женщина любит ушами. Вопреки этому мифу, Анна терпеть не могла каких-либо разговоров в постели. И наше молчание по инерции выплеснулось на утро. Как всякая манера поведения, обоюдное молчание имеет свойство прогрессировать, как болезнь. Мы молча пили кофе. Потом я молча брился, а Анна молча рисовала на своем лице тени, делая себя такой, какой хотела видеть, и от пронзительного звонка в дверь, как от дерзкого вмешательства в наш немой мир, мы оба вздрогнули.
Это был Влад. Он холодно кивнул Анне, угрюмо взглянул на меня и сказал:
– Поехали в посольство. Наш дилер загнулся.
Снег, забившийся в протекторы его подошв, таял и вытекал мутными струйками. Жесткий ковролин не впитывал воду, и та сворачивалась в шарики, напоминающие ртутные. Вид у Влада был жалкий. Он чувствовал это и, как тигр в клетке, начал двигаться по коридору, оставляя повсюду мокроту.
Мы с Анной поняли лишь то, что было очевидно – Влад был очень несчастным. Я не стал выяснять, что мой друг имел ввиду под словом "загнулся", и стал быстро одеваться. Остров стал для Влада материализованной мечтой, красивой сказкой, превратившейся в реальность, и он любил его настолько, что любая преграда на пути к нему делала его больным.
– Я жду в машине, – сказал Влад.
Ревнивцу легче видеть свою женщину в объятиях другого мужчины, чем то, как она вместе с ним выполняет обыкновенный утренний моцион, причесывается, красится, готовит ему кофе и яичницу, то есть ведет себя, как жена, за плечами которой уже много лет супружеской жизни. Влад, добитый ревностью, перешагнул через порог и снова хлопнул дверью. Я не умел так тонко, как он, вызывать к себе жалость женщины, причем ненавязчиво до гениальности. Едва дверь за ним закрылась, Анна вскочила с пуфика, кинула кисточку на макияжный столик и сказала:
– Как долго ты возишься!
Я вышел на лестничную площадку с дубленкой под мышкой и расшнурованных ботинках. Анна догнала меня у лифта.
– Не оставляй его, хорошо? – тихо попросила она, встала на цыпочки и поцеловала меня.
Я скользил вниз, трогая пальцами уголок губ, где остался поцелуй, и не знал, мне он был предназначен или нет. Анна на этот счет ничего не сказала.
* * *
Посол принял нас в большом холле, залитом матовым светом, который просачивался через гармошки французских штор. Мы с ним виделись впервые и, протянув мне тонкую и хрупкую руку, он тотчас переключился на Влада.
– Господин Уваров, – произнес посол по-испански, и переводчик, пристроившийся за его спиной, забормотал обрусевшим эхом. – Вчера вечером случилось несчастье. Господин Гильермо погиб. Его машину в упор расстреляли из автоматов. Вместе с ним погибли его жена и пятилетняя дочь.
Мы стояли посреди большого холла. От окон тянуло мартовской сыростью. Эквадорцы источали запах горького хвойного одеколона. Смешиваясь со стерильным сквозняком, гуляющим под ногами, он напоминал атмосферу ритуального зала. Мне стало не по себе.
Влад, не знакомый с этикетом, не стал выражать соболезнования послу. Выслушав переводчика, он раскрыл папку и показал ему текст соглашения.
– Сегодня я должен был подписать с Гильермо договор
