Квартира у моих друзей отличная. Два этажа на Девяносто четвертой улице между Пятой авеню и Мэдисон-сквер. Просторная гостиная, кожаный диван, персидский ковер, антиквариат. По иронии судьбы отсюда всего несколько минут ходьбы до убогих улиц Эль-Баррио, где Хулио вырос.
Мы дружим целую вечность. Его тетя жила в одном доме с моей бабушкой, и Хулио постоянно находился у нее, поскольку тут было лучше, чем там, где он жил со своей мамой, которая с трудом зарабатывала на жизнь. Отца у него не было. Однажды я забрел на чердак, где мы и познакомились. Хулио там тайком покуривал травку. Вскоре он дал мне затянуться в первый раз. Нам было одиннадцать лет. Когда я пришел в себя от кашля, он начал мне рассказывать о музыке Принса и Карлоса Сантаны.
Вскоре мы стали неразлучны, как братья, и я начал бывать в квартале у Хулио почти каждый день. Мы жили в приличном районе, в просторной квартире на углу Восьмой авеню и Двадцать четвертой улицы, но в Эль-Баррио было просто здорово. Родители поначалу отнеслись к моим походам подозрительно, но я сказал, что хочу улучшить свой испанский, и они успокоились.
Хулио покупал косяки марихуаны у одного торговца, который часто появлялся у нашей школы. Мы лезли на чердак, накуривались и шли к моей бабушке смотреть телевизор или заниматься с игровой приставкой «Нинтендо». При этом нас все время разбирал смех, а бабушка спрашивала: «Que es tan chistoso?»[4]– что смешило нас еще сильнее.
Я вспомнил свою комнату в доме родителей, увешанную плакатами Че и Сантаны. А потом, как обычно, тот злополучный вечер и лицо отца.
Рано или поздно он должен был догадаться. Я понимал, что это неизбежно, и даже хотел, чтобы он узнал. Воображал себя крутым и бесстрашным, приносил домой это дерьмо, травку и крэк,[5]даже не заботясь как следует припрятать. И это при том, что мой отец служил в полиции, в отделе борьбы с распространением наркотиков. В общем, взрыв произошел. Отец обнаружил тайник.
– Ты что, не знаешь, чем я занимаюсь? Да мы каждую неделю находим таких ребят, как ты, погибшими от передозировки. Что с тобой случилось?
Отец продолжал еще очень долго. Лицо раскраснелось, жилки на лбу набухли. И он не отстал от меня, пока я не рассказал, откуда принес это дерьмо, потом ринулся искать негодяя, который превратил его сына в наркомана. Я перепугался. Позвонил Хулио, сказал, чтобы он предупредил торговца, мы договорились встретиться позднее.
Я очнулся от воспоминаний, потер виски.
– Голова разболелась, старина? – спросил Хулио.
– Да так, ничего.
У меня действительно иногда побаливает голова. Особенно когда дела идут неважно. Доктора никакой патологии не нашли, и мама настояла, чтобы я пошел к психоаналитику. Тот заявил, что это у меня от затаенного чувства вины. Я мысленно послал его в задницу и больше не приходил. Однако сейчас голова разболелась уж точно по иной причине. Из-за неопределенного странного предчувствия, которое меня охватило днем и не оставляло до сих пор.
Хулио увлеченно рассказывал об иске, каким занимался. Они с женой были младшими партнерами в солидной адвокатской фирме на Манхэттене. Хулио вел дела, связанные с недвижимостью.
– А помнишь, мы мечтали, что ты станешь музыкантом, а я буду делать обложки для твоих дисков?
Хулио усмехнулся:
– Это было давным-давно.
– Ты хочешь сказать, что не поменялся бы местами с Марком Энтони?[6]
– Да ни за что! Меня даже не соблазнит его роскошная жена, Джей-Ло. – Он бросил взгляд на свою жену. – Которая не идет ни в какое сравнение с Джессикой. И, к твоему сведению, я люблю свою работу. – Он улыбнулся.
Главные скуловые мышцы, управляющие движениями губ и щек, сработали синхронно с окологлазными мышцами, что означало подлинную улыбку. Ее невозможно сымитировать. Это была правда. Он действительно любил свою работу и жену. – А как насчет твоей мечты стать художником?
– А я и есть художник.
– Коп-художник. Это существенно сужает творческий диапазон. – Хулио снова улыбнулся. – Джесс, я говорил тебе, что Натан был самым лучшим на курсе в академии и получил много наград?
– Да уж раз десять, не меньше.
Я со вздохом посмотрел на Джесс:
– Не верь ничему, что говорит твой муж. Вернее, не так. Не верь всему, что говорит твой муж.
Я провел в патрульной службе всего шесть месяцев, но и этого оказалось достаточно. Дольше не выдержал. Меня раздражало все – дрянной кофе, мерзкие сутенеры, мелкие воришки и разная прочая дрянь. Я пошел туда, надеясь, что это уменьшит мучения, притушит чувство вины. Не получилось.
Ребенок заворочался в кроватке, я поднял его и начал баюкать, пока он не затих.
– Вот твое истинное призвание, старина. Тебе надо стать нянькой.
– Что ты мелешь? – возмутилась Джессика. – Натан просто прирожденный отец.
Брови Хулио поползли вверх, углы рта опустились. Эти «единицы движения» предполагали тревогу или печаль. Я не понимал почему.
Джесс наклонилась ко мне:
– Натан, у нас в офисе есть очень хорошая девушка, Оливия…
– Оливия? – перебил ее Хулио. – Для Натана? Исключено.
– Почему? Она симпатичная и…
– Нет, не годится. Натану нужна другая.
– Какая?
– Не Оливия.
– Ребята! – воскликнул я. – Вы не забыли, что я еще тут, в комнате?
– Ну и что? – улыбнулся Хулио.
Они продолжили обсуждение женщин, выбирая для меня невесту. Это всегда так. Семейные пары чувствуют себя обязанными непременно женить друга-холостяка. Я уже к этому привык и молча слушал, тихо баюкая ребенка.
В конце вечера у Хулио все еще на лице было это грустное выражение. Я собирался спросить, что случилось, но не успел. Он раньше заключил меня в свои медвежьи объятия.
5
Звонок детектива Терри Руссо явился для меня неожиданностью. Она сказала, что хочет мне кое-что показать. Наверное, рисунок, что же еще.
Я пересек площадь. Зимой в Нью-Йорке небо бывает очень красивым, как, например, сегодня – сплошная яркая кобальтовая синь, – но холод мне опротивел, и я тосковал по весне. Не верилось, что она когда-нибудь наступит. Я засунул руки поглубже в карманы старой кожаной куртки. Она не очень теплая, но я ухитрялся обходиться без пальто и носил ее уже много лет. Куртка была для меня как вторая кожа.
В просвете между зданиями, образующими площадь, было видно место, где стояли башни Всемирного торгового центра. В тот день я находился поблизости, работал над рисунком со свидетелем ограбления банка. Когда врезался первый самолет, мы выбежали на улицу. Дым, вспышки пламени. Что это? Пожар? Все стало ясно, когда через двадцать минут в башни врезался второй самолет. С того места, где я стоял, все было хорошо видно. В том числе и как падали вниз люди. Мне казалось, это какой-то кошмарный сон.
