два раза, Анастасия Викторовна поднесла рацию к губам и чётким голосом произнесла:
— Блок пять-один. Мои все на месте. Без происшествий.
— Принято. — раздалось ей в ответ.
Куратор была как никогда серьёзна и внимательна. Женщина ещё с минуту нас пристально оглядывала, параллельно прислушиваясь к звукам на улице, после чего кивнув собственным мыслям нарушила тишину.
— Сейчас спокойно расходимся по своим комнатам. Двери в них, как и в секции, не закрываем. Я буду здесь. — кивком головы указывая на кресло возле входа на наш этаж, бросила женщина. — При малейшей опасности следует вернуться сюда же, в холл. В целом, я вас успокою. С мест докладывают, что на улице всё тихо и спокойно. Поэтому постарайтесь уснуть и выспаться. Вопросы?
— Что это было? — одновременно вырвалось из уст сразу двух старшеклассников.
Помимо нашей секции, где жили мои одногодки, были ещё три, где нам компанию составляли ребята с шестого по восьмой класс.
— Вы всё сами видели. Предположительно, где-то недалеко произошёл небольшой пробой.
Оглядев нас ещё раз, женщина скомандовала отбой и направилась к месту своего дежурства. Дверь на этаж была уже давно заперта.
* * *
Утром следующего дня мы уже могли наблюдать привычное небо из своих окон. О вчерашней тревоге и в целом произошедшем, не напоминало абсолютно ничего, кроме одного.
Бесконечные разговоры и обсуждения увиденного на каждом углу. В столовой, на переменах, на уроках и даже на полигоне, везде только и судачили о «громадной игольчатой твари с красными глазами».
Вообще, описания Бибы частенько менялись в зависимости от фантазии рассказчика, но общие впечатления были примерно у всех одинаковы. Она была огромная, страшная и невероятно быстрая.
Я всё это слушал вполуха, больше наблюдая за суетой охраны и прибывших ещё вчера военных. Последних с ночи пока не уменьшилось, но, учитывая отсутствие каких-либо угроз и опасностей для обучающихся, скоро они все должны успокоиться и разъехаться.
Пока я обедал и считал ворон за окном, не участвуя в общей дискуссии, не заметил как внезапно в столовой наступила тишина. Подняв глаза, я с большим неудовольствием обнаружил, что в помещение вошёл никто иной, как директор нашей школы.
— О, чёрт. — вяло бросил я себе под нос, отворачиваясь в противоположную сторону.
За прошедшие несколько лет, у меня с новым директором сложились довольно сложные и весьма своеобразные отношения. Наша война длилась уже третий год, и никто не собирался сдавать позиции.
Тимофей Степанович с честью прошёл через все мои испытания пургеном, а также прочувствовал на себе ряд других пакостей, частенько происходивших с ним после конфликта со мной. Теперь мужчина не ел и не пил в школе от слова совсем, смотрел куда садился и куда наступал, а также, никогда и не при каких обстоятельствах не снимал с себя барьер.
В тоже время, мне всё это тоже даром не проходило. Нет, Тимофей Степанович не жаловался ни князю, ни кому-либо другому. У него хватало сил, опыта и воли справляться самостоятельно. Отчасти даже со мной.
Едва заприметив меня, он незамедлительно взял прямой курс в сторону нашего стола.
— Обломов, вижу ты доел? — остановившись напротив, произнёс мужчина.
— Ещё нет. — уставился я на стоявшую передо мной пустую тарелку и следом же принялся медленно и не спеша допивать остатки компота.
— Вставай. Предъяви к осмотру рукава и воротник. — не обращая внимания на мои действия и слова, безапелляционно произнёс он.
Подобный цирк разыгрывался здесь далеко не впервые за эти несколько лет. Правда, если исключить моё имя, то «жертвами» директора обычно выступали ребята из старших классов, в том числе и зарвавшиеся благородные, опрометчиво решившие, что нарушения школьного устава могут им сойти с рук.
Среди ребят помладше, частым героем в подобных сценах выступал в абсолютном большинстве случаев только я. Порой это настолько мне надоедало и раздражало, что я всерьёз размышлял о том, чтобы плюнуть на все и покинуть эту школу. Но потом до меня не без помощи Кали дошла запись разговора Тимофея Степановича с женой. Там он ей после очередного этапа обострения отношений со мной, поведал, что буквально грезит тем днём когда я «свалю из его школы». Естественно, такой подарок этому старому хрыщу преждевременно я дарить не собирался. Уж не знаю почему, но эта информация будто дала мне новых сил и я запретил себе даже думать о «побеге». Пусть сам уходит.
Побег, кстати, как таковой, им бы и не являлся. В один из дней, два года назад, когда наши отношения с директором были на одном из пиков накала, об этом прознал граф Белорецкий. Он тогда как раз был с инспекцией в школе и не преминул возможностью немного со мной побеседовать. И когда по его инициативе речь зашла об этой ситуации, он мне отчётливо дал понять, что руководство школы, своих педагогов и кураторов, я обязан слушаться. Неуправляемый ученик им здесь совсем не нужен — это дурной пример для остальных, как минимум. В общем, я был волен уйти в любой момент, если того пожелаю. Каких-либо обязательств на мне нет и никаких претензий род Белорецких ко мне иметь тоже в таком случае не будет. Но если уж решил остаться и учиться, то должен подчиняться общим правилам и школьному уставу.
Что тут возразить-то? Жаловаться? Нет, это было не в моём стиле — не так воспитан. Оставалось только либо реально уходить, либо принимать вызов и воевать, превозмогать и не ныть. И как уже сказано выше, выбрал я именно второе.
— Чудо какое-то! — деланно восхитился он, поджимая губу. Придраться директору тут было совершенно не к чему — рубашка блестела ещё с вечера. — Но видимо натура всё равно берёт своё, да? Это что такое? — указывая на запачканную штанину моих брюк, недовольно добавил он. Всё же что-то нашёл…
— Об стол ногой теранулся. — сухо и с трудом скрывая раздражение бросил я, оглядывая небольшую грязную серую полоску на ноге, при этом сказав абсолютную правду.
За чистотой своей одежды, в особенности рубашек, мне приходилось следить с особой щепетильностью. Этот демон в человечьем обличии останавливал меня где увидит и первым действием крайне придирчиво проверял мою опрятность: длина волос, ногтей и их чистота. Следом состояние одежды и опять же её чистота…
Но самое главное, если вдруг у него к чему-то выходило придраться, то результаты осмотра он комментировал так громко, что это всё становилось неприятным достоянием общественности. Одним словом, прилюдно позорил и высмеивал.
С другой стороны, если у меня с этим никогда ранее проблем и так не было, так как и баба Маша хорошо
