ответил. – Никаких гаданий. Научный подход и работа мысли. – В темноте было слышно, как он поднял пятерню и стал загибать пальцы. – Наблюдение. Сбор сведений. Сопоставление. Рассуждение. Вывод. До этой войны, господин Мурин (у него получилось скорее «Мурэн»), я служил в Сюртэ.
Он умолк, ожидая реакции.
– Вот оно что, – протянул Мурин.
Он понятия не имел, что такое Сюртэ, кроме того, что слово по-русски означало «безопасность», и большего не горел желанием узнать. Он хотел как-нибудь непринужденно вернуть француза к теме femmes. Просто не знал как. Лежал и обдумывал маневр.
Француз пояснил:
– Я уличал преступников.
Мурин фыркнул:
– Для этого нужны не мысли. А быстрые ноги и тяжелые кулаки.
– Кулаки и ноги оставьте полиции.
– А вы что, не полиция?
– Я сыщик. Иными словами – охотник. Тогда как полиция – это свора гончих. Улавливаете разницу?
Мурин никогда не жил в деревне, потому не интересовался охотой. Кивнул в темноте. На ум ему шла улыбка Нины, ее голос и то, как Нина стягивает платье, отпечатки корсета на ее коже. Француз принял его молчание за скептическое. Обернулся на бок, подпер голову рукой:
– Вы слыхали о господине Кювье, господин Мурин?
– Тоже сыщик?
– В некотором роде. Ученый-зоолог. Он изучает животных, которые исчезли много тысяч лет назад. Некоторые из них на вид – сущие монстры.
– Чепуха. Выдумки.
– Почему?
– Тысячу лет назад? Вы сами сказали: они исчезли.
– Ничего не исчезает бесследно, даже и за тысячу лет. – Арман зевнул. – Так что если вас коробит мысль о том, что я охочусь на людей, то считайте меня путешественником во времени.
Мурин насмешливо фыркнул.
– Да, я романтик, – мечтательно сообщил Арман, закладывая руки за голову. – А вы?
– Не знаю.
– Наверняка. Романтиком в этом мире быть куда интереснее. Я возвращаюсь в то время, когда свершилось преступление. И вижу его своими глазами.
– Враки. Это невозможно.
– Я имел в виду умственный взор. Господин Кювье показал, что и за тысячи лет монстры не исчезли бесследно. Остались кости, какие-то отпечатки, волоски. Так и с монстрами-людьми. Преступление всегда оставляет после себя что-то. Следы подошв, капли крови, осколки разбитого стекла и тому подобное. Оно оставляет по себе мертвеца, наконец. Тот может многое поведать, если знать, как спрашивать.
– Вы и медиум вдобавок, что ли?
Арман оставил выпад без ответа.
– …Внимательно собираешь детали, отбрасываешь мусор, составляешь их в логическом порядке, как господин Кювье составляет кости, пока не получится весь скелет. И вот – перед тобой, так сказать, скелет преступления. Но скелету необходима плоть. В преступлении роль плоти играют чувства людей. Зависть, ревность, жадность, корысть, трусость. Как вы считаете, господин Мурин, какое из этих чувств порождает больше всего злодеяний?
Мурин не ответил.
– Попробуйте догадаться.
Мурин молчал.
– Господин Мурин? Эй!.. Вот каналья.
Господин Мурин спал.
Ему ничего не снилось. Звук трубы вырвал его из темноты, которую сперва расколол. Мурину показалось, он всего лишь мгновение назад слушал, как пленный француз бубнит что-то. Вскочил. Нашел ногами сапоги на полу, натянул. Схватил саблю с портупеей, схватил куртку. Увидел незнакомого человека напротив. Почему-то во французском мундире. И только тогда проснулся. Вспомнил, кто это. На лице Армана была тревога. Труба снаружи надрывалась. Трубили сбор.
– Что случилось? – спросил пленный.
Мурин слышал топот людей и лошадей, которых выводили, седлали, звякала сбруя, бряцали сабли, надеваемые впопыхах. Сердце его заколотилось. Кровь прилила к щекам. Он понял, что пришел приказ, которого так долго ждали. Выступаем!
Он выскочил из палатки. Всеобщее возбуждение тут же захватило его, как наводнение – щепку. Всё двигалось, бежало. Торопливо затаптывали костры. Мурин свистнул, подзывая своего денщика.
– Черт побери, что происходит? – схватил его кто-то за плечо.
Мурин обернулся и ответил Арману:
– Ваша армия вышла из Москвы.
Француз слегка отпрянул, пробормотал проклятие. Катастрофа свершилась, это понимали все.
Подбежал запыхавшийся Яшка с Азаматом на поводу. Конь раздувал ноздри, глаза его горели, шкура нервно дрожала. Мурин схватил его одной рукой за холку, вставил ногу в стремя.
– А это чудо куда девать прикажете? – спохватился Яшка, указав на пленного.
Мурин ответил по-русски:
– Придем в Москву – сдадим в обоз. А пока глаз с него не спускай.
Глава 4
Рокировка происходила в беспримерной спешке. Передовые отряды русской армии видели отходивший французский арьергард так близко, что чувствовали запах их лошадей и ружейной смазки. Было жутко, как во сне. Колонны шагом въезжали в ворота – или то, что от них осталось. Мурин во все глаза глядел на Москву. Питерский горожанин, он привык насмехаться над старомодной бывшей столицей, но видел ее впервые. Не город, а труп города. Дома были покинуты. Витрины лавок зияли. Обгорелые развалины торчали зубьями. Воняло гарью и гниющей плотью. Кое-где, лениво клубясь, поднимался к небу дым. То и дело попадались мертвые тела о двух или четырех ногах. Мурин старался не вглядываться. Ельцов сдвинул кивер. Все помалкивали. Быстрый топот нагнал их. Полковой командир осадил коня рядом.
– Мурин, Ельцов. Питерские?
– Так точно.
– Мурин, к Изотову. Ельцов – к Соколову.
– Что? Почему?
Но тот не собирался объясняться:
– Марш! – и проскакал вперед.
Мурин и Ельцов переглянулись. «Ты накапал? Ябедник», – читалось у каждого в глазах.
– Я ничего не говорил, – первым возмутился Ельцов.
– При чем здесь питерские, – проворчал Мурин, разворачивая Азамата.
Он проехал назад вдоль строя, нашел нужное соединение, присоединился к Изотову.
– А, питерская крыса! – поприветствовал тот.
– Сам-то кто.
Мурин увидел, что Изотов шевелит губами, слов не разобрал. Изотов заметил замешательство на его лице, ответил вопросительным выражением.
– Ядро под Смоленском, – ответил Мурин. – Оправился, но иногда в левом ухе будто закладывает.
Изотов без комментариев – они все уже научились деликатности, когда речь шла об увечьях, – объехал его шагом и пристроился справа.
– А я тверской. В Москве вырос, – продолжил, где прервался: – Мне все эти кривые улицы с детства как родные. Это вы, питерские, привыкли, чтоб вам все по линеечке, вас одних отпускать в Москве нельзя – сразу заблудитесь, как тараканы в лабиринте. И сгинете.
– Очень смешно.
– А я не шутил.
Это Мурин понял, только когда впервые отправился с Изотовым патрулировать улицы. Перед выездом их настращали. Если дом целый, первым делом проверять печи. Прощальный подарок отступившей Великой Армии – в сохранившихся печах то и дело находили заложенный порох и взрывные устройства. И никогда, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не разъезжать в одиночку. Едва французы оставили город, в него из окрестностей хлынул народ: грабить. «Занятно. А граф Ростопчин воспевает в своих афишках патриотизм русского мужика», – краем рта прошептал Мурину граф Сиверский, стоявший слева, когда им объявляли приказ. «А они про патриотизм не читали, – процедил с другой стороны Ельцов. – Неграмотные».
– Вам что-то неясно, Ельцов? – рявкнул командир.
– Никак нет! Яснее некуда.
Чувство пространства Мурин потерял сразу же. Улицы не просматривались от начала до конца, как в Питере. Они изгибались и делали петли. Здесь не было права и лева в строгом питерском понимании. Московские улицы ни с того ни с сего забирали в сторону, кренились по дуге, ныряли вниз, карабкались, выпрыгивали из-за поворота. Изотов негромко их называл. Никитская, Поварская… Мурин посмотрел на Изотова признательно.
– Ну и ну, Изотов. Без тебя я бы отсюда точно дороги не нашел.
– То-то, – довольно заметил Изотов.
Они ехали по Тверской, узенькой и кривой, точно ее нетвердой рукой вывел пьяница. С фонарных столбов снимали трупы повешенных: один перерезал веревку, второй подхватывал мертвеца под колени.
Оба всадника невольно задержали на них взгляд, Изотов покачал головой, скривился:
– Правосудие французской администрации. Скоты.
Мурин вспомнил Долохова. Промолчал.
Свернули. Потом еще. Ему показалось, что по этой улице, коренастой и горбатенькой, они уже ехали.
– Погоди, Изотов, а разве мы здесь уже не… – озирался Мурин.
Он никак не мог привыкнуть к тому, что людей на улицах почти не было. Ни людей, ни лошадей, ни кошек, ни собак, и птиц не было тоже. Ни одной живой твари. Город был мертвее некуда. Мурашки
