Книга Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

Как и В. Франкл, психолог Э. Коэн попытался в своем исследовании охарактеризовать поведение заключенных. Ученый обратил внимание на такие внешние факторы, как отсутствие личной свободы, неопределенность срока заключения, а также невозможность остаться наедине с самим с собой, которые отрицательно сказывались на возможности выживания узников[81]. Небезынтересен тот факт, что Э. Коэн отметил деформацию пространства и времени в восприятии заключенных: первое максимально сужалось, концентрировалось, а второе, наоборот, предельно расширялось, становясь вечностью[82].

В 1951 г. в США была издана работа Х. Арендт «Истоки тоталитаризма», ставшая позднее классической[83]. Философ, безусловно, не задавалась целью изучить в своем труде возможности и границы выживания человека в экстремальных лагерных условиях, но рассмотрение феномена тоталитарного общества привело ее к этой проблеме. Исследовательница впервые определила концентрационный лагерь как «центральный институт тотальной власти», «лабораторию», где человек, по сути, приравнивался к подопытному животному, на котором отрабатывалась технология тотального господства[84]. Эта технология в лагере имела несколько этапов. Процесс создания из узника, по выражению Х. Арендт, «живого трупа» начинался с формирования лагерной структуры заключенных, которые разделялись на группы по социальным, политическим, религиозным и расовым критериям, получая лагерную маркировку на униформе и порядковый номер вместо имени. Так начиналась деиндивидуализация личности человека. Следующим шагом было уничтожение нравственного начала, прежних ценностных ориентиров, без которых узник становился легкоуправляемым[85]. Х. Арендт рассматривала попытки заключенных противостоять террору нацистов как единичные случаи, обреченные на поражение.

В итоге исследования второй половины 1940-х – начала 1950-х гг. стали первыми попытками понять происходившее в нацистских концентрационных лагерях, но профессиональные историки оставались в стороне вплоть до начала 1960-х гг. Поводом для изменения ситуации стал процесс над персоналом концентрационного лагеря Аушвиц, начавшийся в 1963 г. На основе подготовленных к Франкфуртскому процессу материалов появились первые фундаментальные исследования ученых-историков, ориентированные в первую очередь на анализ развития лагерной системы и аппарата СС, а не на проблемы выживания узников, взаимодействие лагерных групп, их характерные особенности и различия[86]. Подобная тенденция сохранилась и в 1970-х гг. Пожалуй, единственным исключением стала опубликованная в 1978 г. монография Ф. Пингеля[87].

Ученый попытался определить условия, которые делали возможным не только выживание, но и открытое противостояние узников нацистам[88]. Он впервые отметил необходимость учитывать долагерный опыт заключенных, во многом определявший их поведение и шансы на спасение в лагере. Особенно важным в этой связи становился опыт, приводивший к формированию мировоззрения, которое способствовало демонстрации узниками солидарности и сопротивления. Исследователь предлагал рассматривать систему концентрационных лагерей как подвижную структуру, в которой положение заключенного, а следовательно, и его выживание во многом определялось спецификой этапов в развитии всей системы концентрационных лагерей[89]. В то же время автор практически не рассматривал роль творчества заключенных в их спасении. Такие вопросы, как гендерная специфика выживания, разрушение или деформация идентичности узников в экстремальных условиях, вообще не ставились ученым.

Несмотря на существенный вклад, который внесла монография Ф. Пингеля в исследование проблемы выживания узников, в дальнейшем, вплоть до середины 1980-х гг., дискуссия немецких ученых сосредоточилась в основном на анализе национал-социалистического режима[90]. Лишь отдельные аспекты проблемы выживания узников продолжали изучаться историками сквозь призму понятия «сопротивление в концентрационных лагерях».

Одной из классических монографий, посвященных сопротивлению в концентрационных лагерях, стало исследование Г. Лангбайна[91]. Предложенное ученым определение сопротивления как «усилий узников по организованному противодействию эсэсовским намерениям уничтожения» явилось значимым вкладом в изучение проблемы, что определило всеобщее признание данного понятия в историографии ФРГ. Во многом это объясняется тем, что Г. Лангбайну удалось избежать крайностей в интерпретации различных аспектов лагерной действительности. Историк не пошел по пути интерпретации сопротивления в концентрационных лагерях как непосредственного активного противостояния лагерному руководству. В то же время он предостерегал от чрезмерного расширения термина, включавшего в таком случае всю совокупность действий заключенных[92]. Тем не менее существенным недостатком исследования Г. Лангбайна стала концентрация внимания ученого на борьбе за жизнь лишь одной категории узников – заключенных по политическим мотивам.

Наряду с Г. Лангбайном вопросы выживания узников в концентрационных лагерях рассматривались польским ученым К. Дуниным-Васовичем[93]. Ученый предложил три типа Сопротивления узников, целями которых были биологическое выживание, сохранение человеческого достоинства, разрушение нацистской системы[94].

Помимо исследований историков в 1960-х – первой половине 1980-х гг. в США и Европе появилось несколько работ, оставивших значимый след в изучении возможностей выживания человека в условиях нацистского концентрационного лагеря. Американский философ Терренс Дес Прес пытался выявить характерные черты узника концентрационных лагерей, позволявшие спастись в экстремальных условиях[95]. Для ученого выживание заключенного не замыкалось только лишь на физическое спасение. Обязательной составляющей являлось сохранение моральных норм и внутренних убеждений.

Анализируя воспоминания бывших узников, Дес Прес подчеркивал, что выживание – это специфический вид человеческого опыта, имевший свою внутреннюю структуру, а одной из его форм является стремление выжить в качестве свидетеля произошедшего. Как писал Дес Прес, «оставшийся в живых позволял мертвым иметь свой голос»[96]. Потребность предать огласке то, что происходило в лагере, свидетельствовать миру о преступлениях, совершенных нацистами, могла составить смысл жизни заключенного[97].

Чтобы выжить в концентрационном лагере, заключенный должен был обладать идентичностью, отличной от той, которая формировалась у него под воздействием окружающей среды[98]. Подобное сохранение позитивных представлений о собственном «я» во многом зависело, по мнению Дес Преса, от того, насколько человеку удавалось соблюдать элементарные нормы гигиены[99]. Убийство заключенных не вызывало у нацистов моральных сомнений и мучений, если в лагерных условиях узники теряли человеческий облик[100]. В итоге в концентрационном лагере рушилось противопоставление тела и души, распространенное в повседневной жизни общества.

Т. Дес Прес особенно оговаривал тот момент, что любое выживание в концентрационном лагере зависело от солидарности с другими заключенными. Однако лишь совместная деятельность так называемого «политического подполья» была стратегической. Что же касается остальных лагерных категорий и объединений, то их взаимопомощь не имела каких-либо мотивов и оснований[101].

Американскому ученому оппонировал бывший узник Дахау и Бухенвальда Б. Беттельгейм. В своем эссе «Выживание»[102] он сформулировал тезис о том, что работы, подобные труду Т. Дес Преса, характерны для целого поколения исследователей, делавших акцент лишь на выживании, но не обращавших внимания на условия достижения этой цели. Подобная постановка вопроса вела, по мнению психолога, к замалчиванию миллионов погибших узников[103].

Идеи, представленные психологом в данном эссе, лишь развивали