весел, энергичен и самоуверен. Все бредут толпой по парковым дорожкам, солнце клонится к горизонту, спотыкаясь лучами о гипотенузы сосен (сумма квадратов катетов и так далее). Воздух тяжел и пахнет шишками. Густеет вместе с падающим солнцем холод.
Она говорит о чем-то с Наташкой Стефанович, которая чем-то похожа на Софию Ротару, впрочем, наверное, натянутой кожей лица и волосами, собранными в конский хвост.
– Привет, девчонки, – говорю я.
Наташка едва удостаивает взглядом:
– Уже виделись…
Но мне на нее в данный момент наплевать.
– Дануте, как тебе наш класс?
– Хороший класс, дружный!
– Да, наш класс дружный! – ухмыляюсь.
Стефанович на меня косится, мол, что этому кобелю тут надо.
– Я Дима, – не отрываясь, наглый, смотрю прямо в глаза Дане.
– Я знаю, – отвечает она; мне кажется, на ее щеках легкий румянец.
И я, счастливый, убегаю.
Ко мне пробирается Батизад. Наглый, хулиганистого вида, весь в цепях и серьгах. Он уже порядком выпивший. Глаза его зло горят, на губах в самых уголках белая пена:
– Слышь, чмо! Оставь ее в покое…
– Чего? – я тоже пьяный и возбужденный. – Ты будешь мне указывать?!
– Я тебя, тварь, предупредил!
Победа, как видится, за мной. Свободный и счастливый готов выпить с каждым. Напиваюсь пьяным.
Нахожу себя наутро дома. В руке зажата бумажка с каким-то телефоном. Питая надежду, звоню:
– Здравствуйте, позовите, пожалуйста, Дануте.
– Привет, Димка, – отвечают, – Какая на хрен я тебе Дануте, я Арина, мы познакомились в баре. Помнишь?
– Нет!
Вешаю трубку. Карманы пусты. Голова тоже.
4
Стучусь к Андрюхе. Звонок не работает. Барабаню ногой со всей силы, пробивая до дыр тупым массивным ботинком фанерную дверь. Заглядываю в дыру – темно, все без движения. Вдруг дверь дергается и открывается, вижу настороженный глаз.
– Тебе чего?
– Андрей дома?
– А, Андрей, – дверь раскрывается шире, появляется вспухшее, болезненно серое лицо. – Зайди.
Я протискиваюсь внутрь, по-прежнему темно, еще темнее, когда закрывается за мной дверь. Я знаю, ничего теперь не стоит огреть меня кочергой, выскрести из карманов деньги, снять куртку, ботинки, джинсы, для верности всадить мне в сердце нож, а потом, пропив мои деньги, продав мои вещи, срезать с моего тела мясо и стоять на углу у аптеки и предлагать его прохожим под видом только что освежеванной свиньи. Вот идет бабуль, она останавливается и покупает, варит из меня суп, ждет, когда я вернусь из школы. Я поем и, быть может, попрошу добавки.
Но ничего такого не случается, открывается еще одна дверь, я попадаю в прихожую, чуть не наступаю в собачье дерьмо, которое лежит прямо на пороге, собака тут же, прыгает и радуется, и для полной картины от радости мочится.
Тусклый свет добирается с кухни. А это болезненное существо, по всей видимости, женщина, сгорбившись, кутаясь в грязный халат, медленно выходит на свет. Меня поражают ее белые в содранных болячках руки, поражает ее худоба. Я, обалдевший, все так же стою без движения, только у ног извивается лохматая грязная собака. Я, честно, такого не ожидал.
– Извините, Андрей дома?
Но никто мне не отвечает.
В квартире гробовая тишина, я иду по коридору, вижу перед собой дверь, еще две двери по каждую руку. Мне кажется, что дверь в Андрюхину комнату слева, я приоткрываю ее. Вижу кровать, на ней в груде грязного тряпья спит человек, прямо в одежде, только ширинка расстегнута и видно отсутствие нижнего белья, в воздухе стоит тяжелый запах перегара. Я распахиваю дверь шире, передо мной окно, перед ним еще одна кровать, и, хотя на ней такой же грудой лежит всякое тряпье – видны скомканные серые простыни, – на ней нет никого. Больше в комнате нет ничего, на стене виден след стоявшего здесь шкафа, в углу навалены платья и пальто, какие-то советские книги. Человек на кровати ворочается и открывает глаза, смотрит на меня невидящим взглядом, кожа лица отчетливо желтая.
– Андрей здесь? – спрашиваю.
Но лицо искривляется, глаза в мучении закрываются. Мне не отвечают. Я прикрываю дверь.
Я стучусь в дверь напротив, толкаю плечом, передо мною маленькая комнатка. В окне небо, деревья с кисточками первой листвы. Все остальное в комнате погружено в полумрак и покрыто ровным слоем пыли: стол, телевизор, сервант с застывшим в нем тусклым хрусталем и ровными корешками книг. Крашенные темной краской доски пола со следами босых ног, обрывающиеся посредине комнаты. Я смотрю вверх – люстры нет, только черный крюк. Но и здесь никого нет.
Иду на кухню. Там сидит маленькая измученная похмельем женщина, болезненно курит, сутулится, смотрит на меня в раздражении:
– Принес?
– Что принес?
– Не юродствуй, доставай скорее и наливай…
– Но у меня нет ничего.
– Тогда иди скорее и принеси, а то я сейчас сдохну!
– Мне только нужен Андрей.
– Андрей?.. Его нет… Его больше нет…
– В смысле?
– Ты принес? Наконец! Доставай скорее и налей мне, я очень прошу, не мучай меня, налей!
Боже, все это просто неправдоподобно, я пячусь к выходу, меня охватывает ужас, панический страх, я разворачиваюсь и чуть ли не бегом устремляюсь к выходу.
На лестнице встречаю его, Андрея.
– Ну слава богу! Ты живой!
– А почему я должен быть мертвым?
– Я только что был у тебя, твоя мать сказала, что тебя больше нет!
– Меня нет, я для них больше не существую, есть только это…
Он достает бутылку водки, ухмыляется.
– Ты что, ходишь им за водкой?
– Да.
Он отпихивает меня, поднимается по лестнице.
Я слышу тихое:
– Чем скорее они сдохнут, тем лучше…
Я иду, меня пробирает озноб. Ветер продувает навылет мою легкую курточку, небо заволакивает облаками, начинается снег. Крупные пушистые снежинки. Мир становится сумрачным, холодным и пустым.
Мне становится страшно и одиноко. Нет меня во всем городе, город пуст, все умерли и похоронены, все собаки и кошки сдохли, а птицы попадали с неба мертвыми, и я точно знаю, что умру сейчас и я – в следующее мгновение, и этому никак не помешать, но больше пугает не смерть, а именно одиночество. С твоей смертью пустота не заполнится ни печалью, ни доброй памятью. Вот это ужасно.
– Привет, Димка! – из снежной пелены появляется Дана, мне тепло улыбается. Я теряюсь и застываю посреди тротуара, на меня налетает прохожий, бурчит: «Асилас».
Дана тоже в легкой курточке. Тепла улыбок не хватает, плечи ее подрагивают.
– Зима вернулась.
– Да, – отвечаю. Потом, спохватившись: – Слушай! Идем в кафе?
– Идем! А куда, я здесь ничего не знаю…
– Ну как же! Тут совсем рядом!
Тащу ее в кафе «Сваля», что на левой стороне Манто, при пересечении
