песчаная прибрежная полоса, полого спускающаяся к пойме. Они присели на корточки, осмотрелись.
— Давай,— шепнул Александр Антонович и по-пластунски пополз к реке...
3
— Какая ты у меня тихонькая, доченька. Совсем не слышно тебя. Или беду сердечко чует? Как же мы теперь будем? Как будем? — повторяла Матрена Яковлевна.
В комнате сумрачно. Серый свет с трудом пробивается сквозь маленькое окошко. Матрена Яковлевна перевела взгляд от ребенка и посмотрела на свинцовые стекла. Осторожно, чтобы не разбудить Нелю, отстранила ее от груди. Капелька молока задрожала на щечке у девочки. Мать легонько размазала молоко мизинцем. Неля зачмокала во сне. Матрена Яковлевна положила ее в кроватку и вышла во двор.
В подслеповатый домик у Кальмиуса она перебралась недавно. До этого снимала комнатушку на Седьмой линии. К ней пришла сослуживица по областному отделу уполномоченного наркомата заготовок и сказала, что на Семнадцатой, по соседству с ними, пустует дом. Его хозяева эвакуировались.
— И не так страшно будет,— добавила она.— Все-таки окраина. Немцы в центре селятся.
Чужеземцы уже две недели в городе. Сердце никак не может смириться с тем, что произошло. Если бы не ее дочка! Всего полгода назад к ней в больницу приходили знакомые и радовались, поздравляли с рождением девочки. Матрена была переполнена счастьем. Жизнь с детства не баловала ее. После контузии, полученной на гражданской войне, умер отец. На руках у матери осталось пятеро детей. Матрена Ивановна, окончив два класса в родном селе Христофоро-Бойково, сначала помогала по дому, а четырнадцати лет приехала в Сталино и нанялась в прислуги. Хозяйка окрестила ее Соней. Пристало к девочке новое имя, так Соней и осталась. В 1932 году устроилась уборщицей в Дом Советов. Затем освоила специальность ротаторщицы.
Хоть и поздновато, но встретила любимого. У них появилась дочка. В заботах о крохотном существе не заметила, как подошла беда, ворвалась в дом война и все спутала, разрушила. Ивана призвали в армию.
Машины с красноармейцами шли по улице Артема.
Соня была на работе.
— Наши едут! — крикнул кто-то в комнате.
Все бросились к окну. Соня распахнула раму и попросила стоявшую рядом с ней Августу Гавриловну Богоявленскую:
— Если Ваню заметите, скажите.
Но она увидела его сама.
— И-в-а-ан! — закричала протяжно.
Он услыхал ее и поднялся во весь рост, замахал рукой.
— Ваня,— уже тихо сказала Соня. В глазах заблестели слезы.
А по улице бесконечно шли машины с бойцами...
«Повстречаемся ли мы, Ваня?» — прошептала Соня. Она остановилась у речки. Кальмиус, тоскливо журча, уходил в сторону завода. Две трубы чуть виднелись за огромным терриконом, пугающим своей чернотой. Раньше завод был живым существом. Теперь за терриконом стояла мертвая тишина. Мертвые дома, мертвый город.
Соня вздрогнула: ее окликнули. Она обернулась и узнала Богоявленскую.
— Откуда вы? — воскликнула Соня Иванова и бросилась к сослуживице.
— Вот видишь, нашла тебя,— ответила Августа Гавриловна и через силу улыбнулась, однако большие серые глаза оставались печальными.
На ней было элегантное широкого покроя демисезонное коричневое пальто, на голове кожаная шапка.
Они зашли в низенькую комнату. Соня полушепотом пригласила гостью к столу.
— И чем угостить вас, Августа Гавриловна?
— Не нужно, дорогая. Не нужно. Давай просто посидим. У тебя так тихо... Я не могу прийти в себя.
— Неужели с Ниной беда? Или с мамой? — испуганно воскликнула Иванова и сразу прикрыла рот ладонью. Посмотрела на кроватку — не проснулась ли Неля.
— Нет, нет. С ними, слава богу, ничего не случилось. Я была в Макеевке. Провожала родственника моей знакомой. Вышел из окружения. Неделю лечил распухшие ноги, а потом заявил, что хочет перейти фронт. Я согласилась вывести его за Макеевку... Мы долго молчали. Потом он сказал: «Если при вас есть спички или бензинка, то вы с помощью носового платка можете сжечь машину. Но при одном условии: в машине должен быть мягкий груз, а вы сумеете выпрыгнуть на ходу... Тот, кто остается здесь, остается для борьбы».
Августа Гавриловна умолкла. Она раздумывала: говорить или нет о самом главном? А может, Соня уже догадалась, почему она, бывшая управделами уполнаркомзага, не эвакуировалась в тыл?
Ей предстоит создать группу, которая будет информировать население о положении на фронтах...
В кроватке зашевелилась девочка. Соня наклонилась над ней, поправила одеяло и стала тихонько покачивать кровать. Едва слышно прошептала:
— Может, и мой Иван где-то бродит по дорогам?
— А если попал в плен?
— Нет, никогда не попадет,— взволнованно ответила Соня.— Я верю, он вернется к нам с Красной Армией... Только как сохранить Нелечку? Кормить ее нечем. Без работы не проживешь.
— А некоторые и без работы пристроились. Им все равно, какая власть,— гневно сказала Августа Гавриловна — Я навестила в Макеевке давнюю знакомую Лилю. Надеялась найти с ней общий язык. Зашла, а в квартире франтовитый офицер играет на рояле, девушки танцуют с немцами вальс...
Я села на мягкий диван поближе к печурке, чтобы согреться. Рядом —- Лиля. Говорит, что центральное отопление не работает. Взорвали кочегарку русские хамы. Я ничего не ответила. Тогда она сказала, что ее сын Юра любит технику, а у немцев она высоко развита.
Я слушала ее и хотела, чтобы все в квартире взлетело на воздух. Потом взглянула на офицера и подумала об оружии. Юра и денщик в это время накрывали на стол. Я сказала Лиле, что хочу спать. Она повела меня в свою спальню. Через минуту принесла еду и бокал вина. «Представь,— говорит,— в Макеевке нет ни одной маникюрши. А в Сталино как?» «У нас маникюршу расстреляли!» «Еврейку? — с живым любопытством спросила она.— Знаешь, Рудольф говорит, что их всех перестреляют. В Макеевке человек тридцать русских расстреляли. И твоего знакомого Черкасова, он оставался по заданию». «Он что, сам рассказывал об этом?» — спросила я. Она загадочно улыбнулась и ответила, что об этом знают немцы.
Лиля ушла, а мне было не до сна. Откуда ей известно, кто
