могло принять их не на свое иждивение, но как рабочую и отчасти военную силу – на постройки дорог и на пограничную стражу. Надо было получить гарантии, что хотя бы на первое время части армии будут обеспечены собственными ресурсами: денежный вопрос встал во всей своей полноте. Во-вторых, способность русских контингентов, в которых прежде всего видели «аристократов» и «белоручек», была для сербских властей под большим сомнением. Министр путей сообщения не доверял искусству наших солдат и казаков и почему-то сомневался в способности даже военно-технических специалистов. Военный министр колебался в решении принять наши части на пограничную стражу: его смущала мысль о возможности проникновения через ее ряды большевистских агентов.
Можно смело сказать, что благоприятному решению вопроса мы обязаны исключительно доброй воле и желанию председателя совета министров Н. Пашича. Но все изложенное выше показывает, с каким трудом разрешался этот жизненный для армии вопрос.
Очень крупную роль в деле переговоров сыграл российский посланник в Белграде В.Н. Штрандтман10. В самые тяжелые минуты для Сербского Королевства, в момент наступления австро-германской армии, он являлся представителем Российской империи: конечно, он должен был пользоваться большим влиянием. Теперь, когда трагические минуты жизни армии как-то стерли противоречия между Главным командованием и Совещанием Послов, В.Н. Штрандтман мог оказывать действительную помощь, не вступая в коллизию с Парижем.
Общими усилиями – обращением Русского Совета, Главнокомандующего, общественных организаций, телеграммами российского посла в Константинополе А.А. Нератова11, оказавшего неоценимые услуги Русской Армии, – были получены необходимые средства от Совещания Послов. С получением их создавалась некоторая база для переговоров.
Тем не менее они шли туго. В самом начале, 13 апреля, говорилось о 5000 человек на шоссейные работы, 5000 человек на пограничную стражу и, предположительно, о 2000 человек на службу на железных дорогах; к 26 апреля был вопрос всего о 4000 рабочих в район Скоплье. На следующий день Министерство общественных работ гарантировало всего прием 3500 человек, и только в середине мая была установлена возможность поставить на работы до 5000 человек. Вопрос о пограничной страже сперва был решен отрицательно, и только 21 июня В.Н. Штрандтман телеграфировал о благополучном его разрешении.
Между тем события требовали спешного выезда или хотя бы начала его. Греческое правительство дало пропуск и бесплатный проезд по железной дороге от Салоник до пограничной станции Гевгели. Российский посланник телеграфировал о настоятельной необходимости везти с собой палатки и кухни, ибо никаких способов разместить людей в Македонии на первых порах не было. Спешные приготовления были сделаны. Оставалось привести разработанный план в исполнение.
В самый последний момент возник новый и совершенно непредвиденный конфликт с французским командованием из-за плана реэвакуации и его общего характера.
Главнокомандующий считал необходимым в первую очередь разгрузить Лемнос. Помимо того что казаки на Лемносе терпели особенно острые лишения и скорее вывезти их из этой «водяной тюрьмы» представлялось наиболее справедливым, Главнокомандующий учитывал те возражения и колебания, которые высказывали сербские министры, давая согласие на постановку людей на работы: казаки, по самому складу их жизни и быта, казались более походящим элементом для тяжелых физических работ, тем более что в казачьих частях был ничтожный процент офицеров в сравнении с процентом офицеров в 1-м армейском корпусе.
Французы, наоборот, требовали в первую очередь разгрузки Галлиполи. Несомненно, в этом лежала глубокая политическая и стратегическая причина. Как только 1-й корпус, совершенно восстановивший старую дисциплину и традиции армии, бесконечно преданный своему командиру генералу Кутепову, уходил с Галлиполийского полуострова, – в тот момент Главное командование теряло могучую физическую поддержку: штаб армии в Константинополе оставался предоставленным самому себе.
По вопросу о характере самой эвакуации возникла вновь резкая переписка между верховным комиссаром Франции и Главнокомандующим Русской Армией. Напомнив, что «все русские, еще живущие в лагерях, должны знать, что армия генерала Врангеля больше не существует и что их бывшие начальники не имеют больше права отдавать им какие-либо приказания», генерал Пелле писал генералу Врангелю: «Я заключаю из Ваших слов, что контингенты должны перевозиться в Сербию с палатками, походными кухнями, госпитальным и хозяйственным имуществом. Я позволю себе напомнить, что сербское правительство до сих пор всегда подчеркивало свое намерение оказать приют беженцам, а не армии. Важность этого различия с международной точки зрения не может от Вас ускользнуть. Поэтому я считал бы недопустимым, чтобы имущество, которое возьмут беженцы, носило характер военного груза».
Генерал Врангель ответил письмом 16 мая 1921 года: «Желание французского правительства, чтобы «армии генерала Врангеля» не существовало и чтобы «русские в лагерях» не выполняли приказаний своих начальников, несомненно, разделяемое Вашим Превосходительством, отнюдь не может быть обязательным для «русских в лагерях», и, пока «лагери» существуют, русские офицеры и солдаты едва ли согласятся в угоду французскому правительству изменить своим знаменам и своим начальникам».
Указав на меры, предпринятые им по рассредоточению армии, генерал Врангель писал: «Что касается принятия мною самостоятельных решений, чему, по Вашему заявлению, Вы намерены воспротивиться, то я, к глубокому сожалению, вынужден право это все же оставить за собою. В заключение я позволю себе остановиться на вопросе о снабжении отправляемых в Сербию людей. Вполне разделяя Ваши соображения о необходимости избегать всякого намека на военный характер материальной части отправляемых партий, я все же полагаю, что кров и пища одинаково необходимы и солдату, и рабочему».
Резкий обмен письмами и целый ряд дипломатических шагов и на этот раз заставили французов уступить. Армия начала грузиться по плану, разработанному штабом Главнокомандующего, со своим необходимым имуществом – ив первую очередь был разгружен Лемнос.
В самый разгар французского давления целый ряд русских общественных организаций, во главе с председателем Совета общества единения русских в Болгарии господином Молловым, обратился к министру председателю болгарского правительства господину Стамболийскому с горячим воззванием.
Изложив то безвыходное положение, в какое попала армия, авторы воззвания писали: «Нижепоименованные русские общественные организации в Болгарии не осведомлены в точности о намерениях генерала Врангеля. Но они знают об истинном отношении болгарского народа к русским. Организации эти твердо верят, что русский воин – не чужеземец для болгарского крестьянина, а свой брат славянин. Они убеждены, что нет дома болгарского селянина, где не нашлось бы места русскому солдату». «Русские общественные организации почитают себя вправе ожидать, что болгары, чтущие прошлое, протянут руку помощи оказавшимся в тягостнейших условиях русским». На основании этого русские организации просили срочно поставить в Совете министров вопрос «о приеме и размещении в сельских местностях Болгарии части армии генерала Врангеля».
Генерал Шатилов, после своих переговоров в Белграде, направился в Софию, где ему было оказано горячее содействие российским посланником в Болгарии
