она значит, эта фраза, никакого смысла. Скудные результаты, чтоб вам подавиться. Пятьдесят страниц, костяк моей диссертации. Ненавижу. А дальше — больше: «И без того немногочисленные наблюдения (тродоноп от полнейшей методологической нерол берихи». Форменный разнос, у меня даже в глазах защипало. И в заключение, вылив на меня целый абзац ядовитых помоев: «Название статьи — Возвращение в Монтойю" — могло бы вызвать у читателя подобие улыбки, но следующий за ним текст так же долек от работ Ле Руо Ладюри, как тринадцатый век от двадцать первою». То есть он еще и издевается надо мной, этот их рецензент. Ответить им цитатой из Томаса Бернхарда: «Ничтож нейшая редколлегия журнала „Исследования и перспективы антропологии" — собрание бездарных академических жоп». И подпустить еще шпильку типа «впору задуматься, является ли посредственность вашего журнала причиной или следствием свойственного вам безмерного кретинизма», и закончить словами: «Торжественно сру на вас с высокой колокольни, господин рецензент», что, по крайней мере, звучит ясно и недвусмысленно.
Просто убили! Сижу и плачу, пойду опять лягу в постель.
17 декабря
Вчера был слишком подавлен, даже не включал компьютер. Сегодня солнце и отличная погода — такое случается нечасто, стоит упомянуть. Даже настроение как-то лучше. Подморозило, на деревьях роскошная заиндевелая листва. (Надо же, красивая фраза.) Матильда одолжила мне электрический радиатор — тепло, приятно. Я для начала слегка прибрал, жестко выдворил трех мини-улиток, отскреб трупы еще двух, раздавленных по недосмотру, отправил в од дюжину красных червей, вымыв пол в ванной. Осточертело выпихивать котов из дома, лезут внутрь, едва я открою дверь. Решил их одомашнить, пусть живут со мной, — в итоге животные оказались довольно милой компанией. Единственное ограничение: не входить в спальню. Их двое, рыжий вполне миляга, а черный страшноват, живая иллюстрация к пособию по деревенским оккультным практикам. Пока я пишу, они трутся о мои ноги. Уже почти неделя, как я здесь, а так и не видел знаменитых Пуатевинских Болот, поэтому решил отправиться в экспедицию. После приступа хандры полезно проветриться, побыть на природе. Хорошо еще, Лара вчера вечером была свободна, мы проговорили с добрый час, и я немного воспрял духом. Вот уж точно: университетская карьера — долгий путь, усеянный терниями. Как вспомню этих гадов из «Исследований и перспектив» — прямо взял бы и убил. Мне нужны публикации, чтобы после защиты иметь хоть какой-то шанс на пост преподавателя, не сидеть же в студентах до гробовой доски, клянча стипендии везде, где можно! Мне скоро тридцать (эх-ма!), что-то я припозднился. Лара считает, что статью с легкостью возьмут в «Сельский мир», но у меня не хватает сил вот прямо сразу взять и послать. Может, стоит еще раз ломануться в «Исследования и перспективы» с переработанной версией выступления на Клермон-Ферранском коллоквиуме. (Эх, здорово мы там оторвались! Закончилось все чуть не под утро в баре то ли «Викинг», то ли «Драккар», уже не помню, танцевали с участницами конгресса, была там одна така-а-ая… завсектором из Академии наук, специалистка по истории сельхозтехники, чего это я ее вдруг вспомнил?) Только больно жирно посылать этим бледным поганкам такой хороший текст, перебьются. Отряд — вольно! В бак залит бензин, — по моим расчетам, на сотню километров хватит, в бардачке — шоколадки, бутылка воды и туристская карта региона; шерстяной шарф — надел; перчатки — взял; словом, я во всеоружии.
Avanti, popolo.
17 декабря, продолжение
Задубел, просто задубел. Думал, вообще не слезу с мопеда, колени просто не разгибались. Теперь вот закатил радиатор под стол, вывернул ручку на максимум и все равно трясусь. Но зато как классно прогулялся. Если переехать шоссе, то пейзаж вдруг разом меняется, вообще не сравнить: можно подумать, что дорогу специально так проложили, прямо как рубеж. По ту сторону — болота с голыми деревьями и бесчисленными водными путями: реками, каналами или просто канавками, которые называются «протоками»; поля там похожи на островки зелени с поваленными деревьями; видел плоские лодки, обычно на корме у них стоит мужчина, отталкивается длинным шестом и правит, видел низкие домики, многие — с цветными ставнями, видел, как, склонившись к воде, полощут пышную гриву плакучие ивы. Можно перемещаться взглядом по полотнищам тумана, вспугивать рыбаков, выстроившихся в ряд, как тополя, на торной тропе вдоль берега, проезжать сквозь белые безлюдные деревни, застывшие в саване известняка. Меня поразила великая красота и безмерная грусть пейзажей, и это еще светило солнце, что уж говорить. Весной поезжу тут на лодке: в некоторых портах предлагают экскурсии. Можно вместе с Ларой, если она приедет на несколько дней на Пасху. К тому времени я буду знать округу как свои пять пальцев, пока что до этого далеко. При наличии карты и навигатора в телефоне я дважды сумел потеряться; в оправдание себе могу сказать, что не так-то легко ехать на мопеде и смотреть в телефон, а уж тем более в карту, да и полное отсутствие рельефа тоже не помогает ориентироваться. К полудню совсем замерз, остановился в каком-то немалом поселке прямо у воды, место явно туристское, есть сувенирный магазин и агентство недвижимости, но, естественно, в четверг, в сильный мороз, утром не было ни души. В магазине продавались какие-то странные местные деликатесы: ликер дудника (что такое дудник?) и паштет из нутрии (представляю себе, как пузатые рыбаки глушат веслом прямо на дне лодки здоровенных водных крыс, а потом крошат их в фарш и набивают кишки, фу!). Ресторан, тоже ориентированный на туристов, предлагал подборку блюд местной кухни: суп из люма (местное название улиток, опять же фу) и угрей, в результате я ретировался в небольшую блинную (идея для статьи: определить южную границу распространения гречневой лепешки; возможно, это так же значимо, как раздел территории по принципу кровли из черепицы и из сланцевой плитки либо использования гранита или известняка. Догадка: не является ли гречневая лепешка вектором политической левизны потребителя?) — довольно милое заведение, на улочке в двух шагах от реки. Горел камин, я согрелся, наелся и продолжил свой круиз, на этот раз в сторону севера. Не заметил, как пересек границу Вандеи и вдруг обнаружил на острове, тоже стоящее у воды, аббатство Майлезэ, то самое, с которого Рабле писал свое Телемское аббатство (теперь в руинах, никаких монахов, конечно, нет, огорода тоже, а уж виноградников и подавно, — купил полное собрание сочинений этого великого человека, о котором я не знаю практически ничего, но приятно жить в окружени титанов мысли, это как-то подбадривает). Дальше ехал на восток, сквозь целую россыпь симпатичных деревушек, осмотрел романскую
