— Гроссмейстер, — сказал Стельбов после короткой паузы. — Аналитик. Пешки, жертвы, комбинации… И что ты собираешься делать, гроссмейстер?
— Что и полагается гроссмейстеру. Восстанавливать спортивную форму. Готовиться к реваншу. Может, сыграю в одном-двух турнирах, если условия подойдут.
— Условия подойдут?
— Именно. Я чемпион, в общем вагоне не поеду. Могу быть разборчивым, требовать самого лучшего.
— Денег?
— И денег тоже. Деньги — условие обязательное. Но не единственное.
— Очень вы, молодежь, деньги любите.
— В самый раз любим, Андрей Николаевич. В самый раз. И в этом вся надежда.
— На что надежда?
— На всё. Что за деньги, за хорошие деньги люди будут работать и лучше, и больше. А то, понимаешь, штанов приличных в магазине не купить, это на шестьдесят втором году советской власти, ну, куда это годится?
— Тебе, Чижик, штанов не хватает? — покраснел Андрей Николаевич. От гнева покраснел, адреналинового.
— Штанов у меня, Андрей Николаевич, предостаточно. Так и денег у меня изрядно. Не во мне дело. Не я буду строить космодромы, прокладывать дороги, поворачивать реки и двигать горы. Другие будут. Но за свой труд они хотят больше, чем почётная грамота или вымпел на стену. Хотят денег. Настоящих денег, на которые можно купить модные штаны, приличную радиоаппаратуру, квартиру, машину, далее по списку. Купить сразу, не стоя три года в очереди за стенкой «Светлана», или три за «Жигулями». Жизнь коротка.
— Три года — не так уж много, — протянул Стельбов.
— Ну, по сравнению с теми, кого в очередь вовсе не берут, да, немного. Но так ли, иначе, люди хотят жить лучше. Диалектический процесс. Заработал — получи. Получил — потрать на желанную вещь! Потратил — иди опять зарабатывать.
— Ты, Чижик, лекции по экономике мне не читай. Тоже мне, тайный советник вождя нашёлся. Без тебя советников хватает. Будет, будет и белка, и свисток, — начал успокаиваться Стельбов. Видно, чем-то ему мои слова пришлись по душе. — Ты лучше скажи по существу: так и будешь отстреливаться? Но рано или поздно чужая пуля дырочку найдёт, сам понимаешь.
— Понимаю. На вас уповаю, Андрей Николаевич, на вас. Разбирайтесь со своими недругами. Побеждайте. А я уж постараюсь продержаться до победы. Такое у нас, пешек, назначение — держаться. Назад мы не ходим, на сторону тоже. Иногда бы и хотелось конем поскакать, а — не получается.
— Тебе скакать нужды нет, у тебя крылышки. Ты их береги, а то неровен час, подрежут.
— Вы и подрежете-с, Андрей Николаевич?
— Мне-то зачем? Порхай и пой, радуйся жизни, но поглядывай по сторонам, не летят ли ястребы, — совсем уже отеческим тоном сказал Стельбов. И потом — командным:
— Дети пока поживут здесь. До выяснения.
— А здесь…
— Безопасно. Муха не проскочит. Старшие в Москву будут ездить в сопровождении.
— И долго?
— Столько, сколько потребуется. А вы, Михаил Владленович, решайте сами. Место вам найдётся, конечно, — он перешел на «вы», устанавливая дистанцию. Отсекая меня от девочек.
— Спасибо, но я уже сказал — не во мне дело. Сам по себе я обыкновенная птаха.
— То есть будешь жить у себя?
— Да. В Доме На Набережной, или в Сосновке.
— В Сосновке — это хорошо, это правильно. Чистый воздух, никто не беспокоит, ничто не отвлекает. Одобряю.
И он величественным движением руки, показным, шутливым, показал, что я свободен. А у него много дел.
Это сейчас шутливо, а потом войдёт в привычку.
Тайным советником вождя мне не быть, это он ясно сказал. Выходит, себя он считает вождём.
Я вернулся к своим.
— Поговорили о жизни, — сказал девочкам. — В обстановке взаимопонимания.
И остаток вечера мы играли в лото. По копеечке. Ми и Фа по молодости только смотрели, и видно было — им интересно.
Перед сном погуляли по территории. Если у Чехова в Мелихове поместье было в двести гектаров, даже больше, то здесь гектара два, два с половиной. Но ухожены, видно, работают садовники на совесть. Судить, конечно, лучше летом, зимой что мы видим, голые кусты только. Но и голые кусты не торчали уныло, а торчали бодро. Хотя перенесли они морозы, нет, покажет весна.
А вот дуб треснул. Умеренно могучий, он не выдержал морозов и раскололся. Как, почему это случилось? Видно, жидкая фракция сердцевины замерзла, лед и разорвал ствол. Печально. Как-то в Сосновке?
— Нужно было укутать дерево соломой, что ли, — сказал я.
— Да, не сообразили, — сказала Надежда. — И тут целый стог понадобился бы. А если на каждое дерево — не напасешься.
— Вся солома по распоряжению Андрея Николаевича ушла в соседний совхоз. На корм коровам, — объяснила бабушка Ни.
— Солома?
— К соломе добавляют карбамид, рапсовую муку, всё по научным рекомендациям. Коровы едят, и не нарадуются, — последнее было сказано для Ми и Фа, которых явно волновала судьба коров.
— Хорошо бы девочек свозить на ферму, — сказал я. — Только попристойнее. Есть же где-нибудь образцово-показательные хозяйства?
— Есть, есть, — заверила меня бабушка Ни. — Совсем недалеко.
И в самом деле, ведь на здешний стол молоко идёт не от соломенных коровок.
Мы ещё погуляли. Приятный парк, и все фонари горят, что нечасто встретишь. Погуляли, да и вернулись.
Конечно, участок здешний был несравненно большим, нежели у меня в Сосновке. Но в Сосновке я преспокойно покидал его, гулял по поселку, мог на лыжах уйти на пять, на десять километров, не думая о подстерегающих опасностях.
Раньше мог, поправил я себя.
И теперь могу, поправил я поправляющего.
А Андрей Николаевич?
Думаю, и он может. В радиусе минимум пяти километров здесь посторонних быть не должно. Дозоры, секреты, бдительность.
Довели бабушек и малышек
