Книга Чуж чуженин - Ксения Скворцова

холодность падчерицы. Она ещё долго заливалась елейным голосом, вызывая сдержанные ответы Хорта, но Мстиша уже не слушала. Она до боли вонзилась зубами изнутри в нижнюю губу, думая лишь о том, как доберётся до Осеченок, где ей не придётся более выносить проклятого воеводишку. А, самое главное, она никогда не увидит лица ненавистного суженого.

‿︵‿︵‿︵‿︵‿︵‿︵

До отъезда оставалось несколько дней, и в женской половине стояла суматоха. Служанки набивали кипарисовые лари белой казной, перебирали шубы и телогреи, носились туда-сюда, без конца что-то пересчитывая и сверяя. Весь Верх гудел, словно растревоженная пчелиная борть, и, кажется, только одна виновница переполоха оставалась спокойной.

Мстислава давно уже собрала свою небольшую дорожную укладку и теперь лишь отрешённо взирала на окружавшую её суету. Прислонившись к столбу гульбища, она безучастно смотрела, как, высунув от усердия язык, дворовая девчонка через решето посыпала дорожку свежим песком.

Мстиша думала о том, что богатое приданое, доставшееся частью ещё от матери и бабки, дарёные наряды отца, золотое шитьё, над которым она просидела столько часов в светлице, — всё это пропадёт. Сердце княжны обливалось кровью, но обратного пути не было. Она успокаивала себя тем, что род Сновида, хотя и не чета княжескому, славился богатством, так что в обносках ходить не придётся. И всё равно мерзкий червячок грыз нутро Мстиши, ведь она понимала, что былого величия и славы ей уже не видать. Но разве жизнь подле лю́бого того не стоила?

Девушка снова вздыхала, перебирая жемчужины в косе. Другой её печалью была свадьба. Мстислава до мельчайших подробностей помнила, как выдавали минувшей зимой Предславу. Как сестра, бледная, с неестественно алыми, будто яблоки на снегу щеками и блестящими ярче, чем изумрудные искорки в её венце глазами стояла рядом с Борятой, ошалевшим, пьяным от своего счастья, на одной половице, пока свахи связывали их руки полотенцем и просили Небесных Кузнецовсковать свадебку. Как всю седмицу до обряда Предслава голосила, оплакивая зорю, и Мстислава, хоть и понимавшая, что сестра выходит замуж по любви, цепенела от заползающего в душу ужаса.

Нет, ей не видать честной свадьбы. Не петь горьких песен. Не прощаться с подругами. Ей, княжеской дочери, придётся стать самокруткой, принять на себя позор и осуждение.

Мстислава прикрыла веки, вспоминая, как билась Предслава на руках у мамок и подруг, как жалобно плакала:

Скинусь я, молодёхонька, кукушечкою.

Полечу я, молодёхонька, в батюшкин сад.

Сяду я, молодёхонька, на любимую яблоньку,

Причетами весь сад заглушу,

Горькими слезами весь двор затоплю!

Нет, отец никогда не простит её. После такого Мстиславе не вымолить прощения, не бывать больше в Медыни. Никто не станет ждать её в батюшкином саду.

Глаза Мстиши затуманились, и она в который раз опустила взгляд на дымчатый камень у себя на пальце. На солнце он блестел ярко и остро, словно голубая звёздочка, в покоях делался сероватым. Первым порывом княжны было скинуть ненавистный перстень, но что-то мешало ей. Замысливая предательство, она не имела права носить женихов дар. Да Мстиша и не хотела хранить при себе хоть что-то, связывающее её с Ратмиром. И всё же она не снимала кольца — то ли из страха, то ли из желания подольше чувствовать себя честной.

— Ясочка моя, пора, — послышался ласковый голос Стояны.

Мстислава очнулась от своих дум и посмотрела на кормилицу, позади которой стояла верная Векша. Лицо челядинки было искажено затаённой мукой и тревогой, но княжна отмахнулась от докучливых мыслей. В конце концов, разве смысл жизни служанки не был в том, чтобы покоряться желаниям и прихотям своей госпожи?

Завтра они отправятся в путь. Завтра Хорт, ненавистный Хорт приедет за ней в золочёном возке, чтобы умчать к постылому чуженину, навечно разлучить с родным гнездом, с Медынью, с татой. И нынче старая нянька звала её, чтобы проститься с матушкой.

Княгиня покоилась в родовой усыпальнице в заповедных курганах. Добредя до заветного холмика, Мстиша села на начавшую желтеть траву и распустила узел вышитой серебром ширинки, в которую Стояна увязала блины. Когда-то в детстве это было её любимым кушаньем, но после той, самой первой тризны княжна не могла выносить сдобного маслянистого запаха.

Мстислава положила ладонь на нагретую землю, когда вдруг без малейшего предупреждения из-за спины раздался надрывный плач Стояны. Она плакала и голосила про быструю речку, на берегу которой сидела сирота и просила людей обратать лучшего коня и натянуть калёную стрелу, чтобы заставить мать-сыру землю расступиться и пробудить уснувшую вечным сном матушку. Старуха выла о горькой свадьбе и о том, что невесту некому было собрать и благословить, что, сколько бы ни старались помочь люди, земля не расступится, а мать не восстанет от смерти.

Когда нянька закончила, Мстислава уже лежала грудью на могиле и, судорожно сотрясаясь, рыдала. Все последние дни девушка крепилась, но причитания старухи вспороли невидимые путы на её душе, позволяя накопившимся страхам, обиде и отчаянию найти выход. После короткой передышки Стояна продолжила петь про соловья, которого тоже отправили будить матушку, но та не могла проглянуть, потому что мурава проросла сквозь её очи, и не могла ответить, потому что чёрная мга занесла ей уста. Но Мстислава уже не разбирала слов, содрогаясь и одновременно с каждым всхлипом освобождаясь из-под тяжёлого гнёта. Голос няни и ласковое прикосновение тёплой руки преданной Векши, украдкой смахивающей слезу и гладящей Мстишу по голове, вёл её, не давая сорваться в тёмную пучину.

В полузабытьи княжну привезли обратно в терем, где чернавки принялись отпаивать её берёзовицей. Когда Мстислава, уложенная на лебяжью перину и укутанная в меха, пришла в себя, Стояна копошилась в углу, собирая свою невеликую укладку.

Давно пора было сказать старой няньке, что той придётся остаться в Медыни, но княжна без конца откладывала неприятный разговор, и вот теперь отсрочивать стало некуда.

— Стояна, — позвала Мстиша, и её голос от долгого лежания прорезала неловкая хрипота.

Старушка замерла, согнувшись над ларём, а потом резко, по-птичьи, вскинула голову.

— Ай проснулась, касаточка моя? — тяжело отдуваясь, проговорила она, с привычным обожанием глядя на воспитанницу.

Мстислава сглотнула предательский ком, вставший поперёк горла.

— Что это ты делаешь? — стараясь придать голосу непринуждённость и оттого звуча ещё более высокомерно, чем обычно, спросила девушка, небрежно кивая в сторону старухиных пожитков.

— Известно что, дитятко, — терпеливо развела руками Стояна, словно разговаривала с несмышлёным дыбушонком, — поутру ведь тронемся, так укладываюсь.

Мстислава ещё раз скользнула взглядом по обшарпанному сундучишке и отстранённо подумала,