Только торговле пивом не вредила беда Даниловых, пивоварней хватало в городе с головой. Ходил слух, что завод выкупил какой-то немец. А вот Русские университетские курсы и Александровская гимназия могли потерпеть немалые убытки, им Лев Всеволодович, отец учителя, оказывал большую финансовую помощь. И смерть его наверняка повлечет за собой обеднение оных учебных заведений, если Григорий Данилов не вступит во владение наследством как полагается. Ныне же всеми фабриками, заводами и артелями продолжал заниматься старый приказчик Даниловых, немец Дильс, который после ухода хозяина, говорят, сильно сдал и едва протянет еще долго.
Родители учителя истории скончались один за другим с промежутком всего в несколько дней года два назад. Обоим было чуть ли не под семьдесят. Первые их дети жили обособленно и умерли в самом расцвете молодости. Старший сын пропал без вести, отправившись добровольцем на Балканы, или же умер от тяжелой болезни, от лепры или чахотки, никто не знает наверняка, а дочь вышла замуж за англичанина и жила тихой семейной жизнью некоторое время где-то за городом. Оба учились в Европе, не то в Париже, не то в Лондоне, и слыли теми еще оригиналами, основательно подпортившими психическое здоровье богатых родителей.
Их смерть оставалась черным пятном на репутации семьи. Но какого свойства это черное пятно, Соня не знала и не особо интересовалась, равно как и тем, чьи вафли она ест на завтрак и в записной книжке чьей печатной конторы ведет записи. В отличие от старших, младший, Гриша, учился в Москве. Наверное, Даниловы смогли уберечь его от чудаковатости, которой, по словами Сониного отца, рано или поздно заболевают все студенты заграничных школ.
– Самое верное образование способна дать одна только библиотека, – любил говаривать Каплан, не кончивший даже гимназии, но знавший больше, чем любой профессор Сорбонны.
После почтовой конторы Соня завернула за угол и оказалась на тихой Господской, вновь поймав взглядом фигуру в учительской тужурке. Пара перешла дорогу и двинулась дальше. На Господской Соня выбрала даму, вышагивающую в светло-кремовом «лалла руке» с индийским орнаментом и расширяющимися книзу рукавами. Широкое пальто позволило некоторое время быть вне окоема зрения учителя. Соня шагала в шести футах от дамы, пока Данилов не нырнул за единственную решетчатую ограду, выбивающуюся из стройного ряда кудрявых разновеликих и разноцветных фасадов улицы.
Кремовый «лалла рук» мерно уплыл дальше, а Соня встала у ворот особняка и от удивления не могла двинуться дальше.
Солнце еще не успело окончательно сесть за Двину, его косые лучи скользили по крышам города, появились первые фонарщики и зажгли у дома оба фонаря, свет их тотчас выхватил из тени квадратные каменные башенки.
Прежде, когда Соня проходила мимо особняка купцов Даниловых, она всегда отмечала его богатство и ухоженность. Высокие кованые ворота украшены двумя стоящими затылками друг к другу глядящими вверх ангелами – их кудрявые макушки и верхушки крыльев соприкасались, когда створки были притворены. От них шла к дому широкая подъездная дорожка. Кусты по обе ее стороны всегда были замысловато подстрижены, статуи и мраморные скамейки сверкали чистотой, фасад светел, дорожки вычищены, в пруду плавали мандаринки, за оградой бегал веселый спаниель.
Но ныне… ныне ворота оплетены сухим вьюном, и ангелы казались паладинами в обветшавших хламидах. Подъездная дорожка исчезла, утонула. Сад был в таком запустении, что весеннее цветение захватило его целиком и полностью, будто в окрестностях замка спящей красавицы. Шиповник и спирея, гортензии и желтая сантолина – все разом дало такую буйную поросль яркой, сочной зелени, что за калиткой было почти не разглядеть каменной дорожки и двух мраморных нимф по ее бокам, вознесших руки к вискам будто в мольбе спасти их от участи утопленниц. Буйство зелени дотянулось до плеч статуй и готово было поглотить с головой.
Деревья не подстригали лет, казалось, сто. Ветви свисали черными змеями до самой травы, поднимались к окнам третьего этажа и со скрипом терлись о потрескавшиеся деревянные рамы и пыльные стекла – для этого доставало и небольшого дуновения, прилетевшего с Рижского залива или с Западной Двины. В бликах фонарного света и исчезающих солнечных лучах зрелище было жутковатое, под стать Ле Фаню с его рассказами о привидениях.
Соня искала глазами свет в окнах. Но деревья не давали хорошо разглядеть фасад. В ветвях застрял какой-то мусор: тряпки или скомканная бумага, прошлогодняя, не опавшая, так и завядшая на ветках листва свисала вперемежку с новой, зеленой. По краям крыши зловонным полотном стекал толстый пласт гербария, давно превратившегося в плотный перегной, он забил собой желоба и водосточные трубы.
Внезапно зажегся свет в одном из окон на первом этаже, мелькнул внутри дома темный силуэт. И свет погас. Следом свеча загорелась в комнате второго этажа и опять померкла, словно ее кто-то вынес. Видно, Данилов обходил свои владения: свеча показалась в следующем окне, какое-то время горела, а потом исчезла и вспыхнула в полукруглом окошке правой башенки. Соня могла видеть горшок с фиалками на подоконнике, лепнину потолка и слетевшую с нескольких петель гардину из нежно-голубой органзы, печально повисшую, как поломанное крыло большого мотылька.
Ангелы на воротах держали в руках, изящно убранных за спину, большой навесной замок, но калитка справа была без затвора. Толкнув ее, Соня обнаружила, что та не только не заперта, но и не притворена плотно. Сад встретил ее оглушительным концертом цикад и лягушек, запахло тиной – видимо, где-то под буйством зелени был погребен прудик, в котором давно перевелись мандаринки, уступив место жителям со склизкой зеленой кожей, бородавками и длинными языками.
Продвигаясь к крыльцу, с неохотой и ужасом Соня осознавала, что учитель истории два года жил здесь один. Один-одинешенек! У него ведь даже сторожа не было, который уж подмел бы старую листву с каменных ступенек. Громко хрустя мусором под каблуками, Соня стала подниматься, одновременно придерживая на голове канотье, поскольку диковинное дерево, будто ночной привратник, тотчас запустило кривые ветви-щупальца в голову незваной гостье, останавливая ее.
Встав у двери – большой, двустворчатой, с тонкой резьбой, издали напоминающей амбарную, – она в нерешительности постучала. На стук никто не явился. Постучала еще раз, громче, но опять же Данилов не услышал. Как он мог что-либо слышать, находясь в правом крыле этого далеко не маленького дома? И Соня разрешила себе войти. Петли жалобно скрипнули, когда она потянула створку. Замерев на минуту, тяжело дыша от страха – ведь она сейчас проникает в чужой дом без разрешения! – Соня расширила проход до двух футов и протиснулась внутрь, решив, что лучше дверь больше не трогать.
И смело шагнула в темноту, терпко пахнущую пылью и ветхостью.
В голове промелькнуло воспоминание о привидениях. К своим восемнадцати Соня еще не успела окончательно утвердиться в мысли, что их не существует. В прихожей было темно. Свет фонарей не проникал сюда из-за обилия заслонивших окна ветвей; стекла стрельчатых окон покрывал толстый слой пыли. Как же можно было так запустить собственный дом!
