специалиста в Таллин мать отговорили.
Прощаться со мной у Надежды Андреевны мать отказалась наотрез, я уехал из Питера, так и не зайдя к ней в тот день. Всю ночь в вагоне не уснул и утром, не дожидаясь полной остановки поезда, одним из первых спрыгнул на перрон и понесся через Старый город к зданию Эстонского государственного морского пароходства, находившегося тогда на бульваре Эстония в доме 3/5. Предъявив вахтеру телеграмму Отдела кадров с вызовом, поднялся на второй этаж и, прижимая к груди в кармане свой диплом об окончании ТМУ и рабочий диплом штурмана малого плавания, присел на широкую дубовую лавку с вырезанными на ней буквами МПС перед дверью комнаты инспекторов.
Около дверей толпились еще несколько незнакомых мне моряков в ожидании очереди, с некоторым опасением поглядывая на дверь с табличкой "Начальник отдела кадров И.А. Михайлов". Опасение было обоснованным, от этого человека, пожалуй, больше всего зависела судьба всех сюда приходящих, хотя и стоял он вторым, после Заместителя начальника пароходства по кадрам на ступеньках служебной лестницы. Начальник ОК был, мягко говоря, строгим человеком, старой военной закалки, и, как положено по тем временам, выходцем из всесильной по работе с кадрами моряков заграничного плавания организации, произносить название которой вслух не принято.
Безграничный энтузиазм начала трудовой деятельности начал улетучиваться, и я уже прикидывал в уме, сколько придется просидеть в ожидании, как дверь отворилась и высокая, строгая на вид женщина с папиросой в зубах, нагнув голову, взглянула поверх очков и произнесла прокуренным, но довольно приятным голосом, не терпящим возражения: — А ты чего сидишь? А ну, быстро ко мне, — и тут же скрылась за дверью начальника, по-свойски громко ею хлопнув.
До меня еще не дошло, к кому она обращалась, ведь видел её впервые, но ребята, стоявшие у двери, дружно уставились на меня, а один, постарше, произнес с усмешкой: — Ты что, бычок, не понял? Это же Дорофеиха! Раз сказала — скачи вприпрыжку. Дважды она повторять не станет.
То, что это инспектор Дорофеева Евгения Ильинична, знаменитая в пароходстве женщина, я, разумеется, догадался, но еще раздумывал, когда дверь отворилась и вышедшая из нее инспектор уже повышенным голосом, назвав меня по фамилии, произнесла: — Все еще стоишь? Давай свои документы, ты должен был уже оформиться и быть на судне, там тебя ждут, не дождутся. Войдя вслед за ней, выложил на стол весь свой ассортимент документов: дипломы, медицинскую книжку, свидетельство матроса первого класса, и гражданский паспорт. Из всего она выбрала паспорт, свидетельство матроса и медицинскую книжку. Опасения помалу начали уступать место прежнему оптимизму.
— Остальное забери, оно тебе пока не понадобится. Дуй к Ивану Алексеевичу, дверь начальника видел, на инструктаж, а я пока направление выпишу. И смотри, у него не мямли, не любит он этого. Отвечай короче. После него ко мне, — она махнула рукой, отпуская меня, но вдруг спохватилась: — Да, постой, ты не женился?
— Нет, — ответил я.
— А что так? Собирался ведь, — но, видя мое смущение, сказала примирительно: — ну и ладно, может, и к лучшему, ты и в женихах не пропадешь. — Она посмотрела на сидящего рядом инспектора и добавила: — Поэт, гитарист, певец. Правда, говорят ты парень скромный. Вот мы и посмотрим, каков ты на деле.
Поведение Дорофеевой обнадеживало. Конечно же, я не ожидал, что инспектор, ни разу не видевшая меня, узнает только по маленькой фотокарточке в личном деле, и тем более не мог предполагать, что она будет знать обо мне больше, чем в этом деле написано. Но таковой была Елена Ильинична, человек с феноменальной памятью, врожденным талантом психолога и большой, правда, своеобразной добротой к морякам.
Вопреки ожиданиям, у начальника особо потеть не пришлось. Спросив, нет ли изменений в семейном положении, да помню ли я своего отца, тот просмотрел документы и перевел взгляд на меня. Глаза его, словно буравчики, сверлили из-под мохнатых бровей, но определить по ним, какие чувства вызывал перед ним стоящий, было невозможно. Напомнив о том, что значилось в подписке моряка заграничного плавания, к моему удивлению, он отпустил безо всякого напутствия.
И все же я закрыл дверь начальника с четким мнением, что обращаться к нему нужно только в крайнем случае, а лучше всего, как и к капитану на судне, лишь тогда, когда он сам вызовет. Этим правилом буду руководствоваться до тех пор, пока сам не стану капитаном, да и тогда визитов к начальникам всегда буду стараться по возможности избегать. Когда все дела в Управлении, как моряки всегда говорили — в конторе, были закончены, и я уже намеревался уйти, Дорофеева, глядя все так же поверх очков, поманила к себе в кабинет.
Она усадила меня напротив и лишенным официальности голосом сказала: — Дорога моряка, а не курсанта, у тебя только начинается. Смотри, чтобы она не стала слишком короткой. Ты идешь к капитану, с которым работать будет не просто. Таких, как ты, штурманов с дипломами на должности матросов, у него на судне еще четверо. Стать помощником будет нелегко, ты из них самый младший по возрасту. Вас, выпускников училища, у нас пока больше, чем надо, даже слишком много, но через пару лет для всех вас мест штурманов хватит, так что все зависит от вас самих. Если станет невмоготу, дверью не хлопай, приходи за советом. У морских начальников нервы крепкие, их на абордаж не возьмешь. Да помни еще, что за тобой будет приглядывать начальник Службы мореплавания Сергей Николаевич Ермолаев, но учись жить сам, без блата. Голова у тебя есть и, судя по отзывам, неплохая. Счастливого и долгого тебе в твоей жизни плавания.
Однако непреодолимое желание немедленно начать трудовую деятельность в тот день реализовать не удалось. Лайнер моей мечты, как это нередко случалось тогда, не дойдя до родного порта, получил переадресовку и отправился в норвежский порт Драммен под погрузку. Несостоявшееся начало производственной деятельности поставило меня в затруднительное положение. Возвращаться в Ленинград на время ожидания судна не имело смысла, а в Таллине, кроме училища, идти было некуда. Правда, у моряков пароходства существовало место для ночевки, громко именуемое общежитием моряков, которое сами моряки называли "бичхауз", а чаще "Мери-хата". Сейчас слово "бич" практически исчезло из морской лексики, но в пятидесятые и шестидесятые годы оно было популярным, и "бичи" — безработные моряки составляли значимую часть плавсостава во всех пароходствах страны. Основной причиной этого являлось то, что почти все суда флота совершали трамповое плавание, то есть бессистемное, без долгосрочного планирования, выполняя
