даже слышать о возможных совместных детях.
Сколько бы Лика ни говорила, что его это ни к чему не обяжет, поскольку финансово она способна сама позаботиться о ребенке, он и слушать об этом не хотел. Потерять Викентия она не решалась, и только в последний год все чаще задумывалась над тем, чтобы нарушить табу и родить. А возлюбленный пусть катится ко всем чертям, если хочет. Вот только вместе с ним под откос могла укатиться и работа, дававшая финансовую независимость, необходимую для воспитания ребенка. В общем, все было непросто и довольно болезненно, впрочем, как и все остальное в незадавшейся Ликиной жизни.
– Идите чай пить, – голос Светланы вывел ее из оцепенения.
Сунув сорванное яблоко в рюкзак, она пошла к беседке, где уже стояли исходящий паром самовар, правда электрический, вазочка с клубничным вареньем, явно домашним, тарелка с блинами и сахарница.
В ее детстве самовар всегда был настоящим, на сосновых шишках.
– Мне неудобно, – снова смутилась Лика. – Получается, я вам на голову свалилась.
– Ну так и хорошо, что так, – отозвалась Светлана, разливая чай. – Муж у меня на работе, родители в санатории, дети только на выходные приезжают, а сегодня понедельник. Я гостям всегда рада.
Они не спеша пили чай и ели блины. Очень вкусные.
– Чудесный дом, – рассказывала Светлана. – Я так за эти годы к нему привыкла, словно он всегда был наш. И место отличное, и обустроено все с любовью. И почему ваша бабушка так дешево его продала? Из-за смерти деда переживала, наверное.
Продав после похорон дом и переехав к сыну и невестке, которые жили в провинциальном городе, бабушка не только никогда не ездила в Питер, но и могилу деда не навещала ни разу. Да и не говорила о муже, с которым прожила сорок лет, никогда, и все Ликины разговоры и воспоминания обрывала, словно эта тема была ей неприятна.
Когда Лика как-то обсуждала этот феномен со своим психологом, та объяснила, что так может выражаться слишком сильное горе. Мол, психика выставляет блок на все, что связано с дорогим человеком, чтобы не было мучительных воспоминаний о потере. Лика это объяснение приняла, хотя ей подобное и казалось странным.
– А может быть, это те убийства на ней так сказались, – продолжала Светлана, и Лика от неожиданности подавилась горячим чаем.
– К-какие убийства? – спросила она сквозь кашель.
Светлана похлопала ее по спине, протянула салфетку, чтобы промокнуть облитые колени.
– Ну как какие? В Сестрорецке же летом две тысячи третьего года банда подростков пять человек убила. Сначала четверых мужчин. На последнем преступлении они привлекли внимание, и их вскоре задержали, но они до этого еще успели девушку молодую жизни лишить. Из-за сотового телефона, уму непостижимо. Тогда весь город об этом говорил. Мы, когда приехали и дом искали, уж начали сомневаться, стоит ли тут жить. Но потом убийц поймали, а тут и вариант с вашим домом подвернулся. Мы сначала сомневались, последнее-то убийство совсем неподалеку произошло, но больно уж цена оказалась привлекательной, да и раскрыли преступления-то. Ничего нам больше не угрожало.
В голове у Лики словно раздался маленький взрыв. Откуда-то из глубин памяти, той ее части, которая казалась намертво заблокированной, вдруг всплыла картинка, да такая яркая, что Лика опять зажмурилась. Впрочем, и за закрытыми веками она видела надежно скрытый вечерней темнотой пляж и узкий направленный свет чьего-то фонарика, разрезающего тьму.
Вот в этом луче вдруг появляется лежащее на спине тело девушки в белом платье. Она лежит, уставившись в ночное небо широко раскрытыми глазами, а в груди у нее что-то торчит. Кажется, нож.
– Вы что? Вам плохо?
Обеспокоенный голос Светланы вырвал Лику то ли из воспоминаний, то ли из фантазий. Ну да, не с ее подвижной психикой слушать про подобные ужасы. Она поняла, что тяжело задышала, как поступала всегда, когда на нее наваливалась паника, и хозяйку, гостеприимно угощающую ее блинами и вареньем, это напугало. Руки снова стали влажными и липкими, и Лика вытерла их салфеткой, которой до этого оттирала брызги чая со своих брюк.
– Нет-нет, все хорошо. Просто я не помню ни про какие убийства. Странно, потому что я все лето жила здесь. Но я вообще этот период не очень хорошо помню. Последствия шока, вызванного смертью деда. Именно я его нашла, понимаете?
– Какой ужас! – искренне посочувствовала Светлана. – Какой удар для ребенка. Это ж сколько лет вам было?
– Шестнадцать. Не такой уж и ребенок.
– Но все равно ужасно. Бедненькая, через что же вам пришлось пройти.
– В том-то и дело, что я не помню, через что, – мрачно ответила Лика и встала. – Спасибо вам, Светлана. И за угощение, и за любовь к этому дому. Я рада, что он достался именно вашей семье. Вы о нем достойно заботитесь.
– А как же иначе? Вы, Лика, заходите, когда захочется. Всегда будем вам рады. Вы остановились-то где?
– В «Зеландии».
– Хорошее место, говорят. Дети иногда зимой туда в бассейн поплавать ходят. Там можно деньги заплатить и услугами спа-комплекса пользоваться. Вот они иногда и балуются. Рада была познакомиться. Приходите.
Распрощавшись, Лика дошла до калитки и остановилась, вспомнив, что хотела спросить про Батуриных. Если семья Светланы жила тут двадцать лет, значит, соседний дом перестраивали уже на ее глазах. Интересно узнать, где сейчас Регина и Катя. Она уже открыла рот, чтобы задать вопрос, но не успела, потому что к забору подъехал молодой человек на велосипеде.
– Здрасьте, теть Свет, – весело проговорил он, – я в магазин собрался. Надо что-нибудь?
– Нет, дорогой, спасибо. Дети на выходные приезжали, навезли всего. Да и мы с дядей Колей затоварились перед их приездом, чтобы вкусненьким побаловать, так что все есть.
– Ну ладно. Тогда держите, я тарелку из-под вашего пирога захватил.
Он снял со спины рюкзак, достал из него довольно большое блюдо, в центре которого щипали траву два гуся, протянул Светлане, которая с готовностью его приняла.
– Ну как? Вкусный пирог-то был?
– Объедение, теть Свет. Ваши яблочные пироги – лучшее, что я когда-либо ел.
– Ладно уж, угодник. Захвалишь совсем, – зарделась Светлана.
– Всего доброго, я пойду, еще раз спасибо, – поспешила Лика, которой не хотелось присутствовать статистом при чужой беседе.
Она переступила порог калитки, вышла на тропинку, повернула в сторону Пляжной улицы, по которой ей предстояло дойти обратно к отелю, и замерла, услышав свое имя, произнесенное удивленно-радостным мужским голосом.
– Луша? Неужели это ты? Не может быть! Луша!
* * *
– Луша! Не бегай босая по траве, застудишься. – Анна Ивановна качала головой, но не сердито, а озабоченно. Внучку она любила. – Иди сюда.
Двенадцатилетняя
