– Хорошо, – согласился он, – только давай попутно перекусим.
* * *
21 час 17 минут. Они сидели лицом к лицу в веселой красно-белой кухне. На столе лежали нетронутые сэндвичи, чашки остывшего черного кофе были наполовину пустыми. Супруги словно поменялись ролями. Теперь Норман отворачивался, а Тэнси пристально глядела на него.
– Так что же, Норман, – промолвила она наконец, – по-твоему, я сошла или схожу с ума?
Именно такой вопрос ему и требовался.
– Нет, – ответил он, – хотя одному лишь богу известно, что подумал бы посторонний, узнай он то, что ты выложила мне. Нет, ты не сумасшедшая, однако, как и все мы, страдаешь неврозом. И твой невроз приобрел весьма необычную форму.
Осознав вдруг, что голоден, он взял с тарелки сэндвич, с минуту обкусывал его со всех сторон, а потом решительно вгрызся в самую середину.
– Понимаешь, у всякого человека имеются собственные ритуалы и обряды, те привычные способы, какими мы едим, пьем, спим и моемся в ванной. Мы едва догадываемся о них, тогда как они, если их проанализировать, наверняка показались бы нам бессмысленными причудами. Возьми хотя бы стремление наступать или, наоборот, не наступать на трещины в асфальте тротуара. Так вот, твои ритуалы благодаря обстоятельствам, в которых ты находишься, оказались настолько тесно переплетенными с колдовством, что даже ты сама вряд ли теперь разберешься, где что. – Он помолчал, давая Тэнси усвоить услышанное. – Важно следующее: пока об этом знаешь ты одна, твои колдовские забавы ничуть не серьезнее того пересчитывания слонов, каким убаюкивает себя при бессоннице средний человек. То есть социального конфликта не возникает.
Он вскочил и заходил по кухне, по-прежнему жуя сэндвич.
– Господи, сколько лет я посвятил изучению того, почему люди делаются суеверными и как они такими делаются! Отчего же я не заметил, что с тобой творится?! Что такое суеверие? Заплутавшая, необъективная наука! А потому удивительно ли, что в нашем загнивающем, полном ненависти и злобы, обреченном мире мужчины и женщины тянутся к суеверию? Видит бог, я бы прославлял самую черную магию, если бы она сумела покончить с атомной бомбой!
Тэнси поднялась со стула. Глаза ее ярко сверкали.
– Значит, – проговорила она с запинкой, – ты не презираешь меня и не считаешь сумасшедшей?
Он обнял ее:
– Черт побери, конечно же нет!
Она заплакала.
* * *
21 час 33 минуты. Они снова уселись на кушетку. Тэнси перестала плакать, голова ее покоилась на плече мужа.
Некоторое время они молчали. Нарушил тишину Норман. В его голосе слышались обманчиво мягкие нотки, словно он был врачом, который убеждает пациента в необходимости повторной операции.
– Разумеется, тебе придется все это прекратить.
Тэнси села прямо:
– Нет, Норм, я не могу.
– Почему? Ты только что согласилась с тем, что колдовство – сплошная чушь. Ты даже поблагодарила меня за то, что я раскрыл тебе глаза.
– Да, но все же… Пожалуйста, Норм, не заставляй меня!
– Ну будь же благоразумна, Тэнси, – увещевал он. – Ты и так столько уже натворила глупостей. Я горжусь тем, что у тебя хватило духа признать свои заблуждения. Но нельзя останавливаться на полпути! Коль ты начала пользоваться логикой, изволь довести дело до конца. Ты должна избавиться от всего, что хранится в твоей комнате, от всех талисманов и тому подобного!
Она покачала головой.
– Не заставляй меня, Норм, – повторила она. – По крайней мере, не требуй, чтобы я рассталась со всем сразу, иначе я буду чувствовать себя беззащитной.
– Напротив, у тебя прибавится сил, ибо ты поймешь, что тем, чего достигала, как ты думала, с помощью колдовства, обязана лишь своим собственным непознанным возможностям.
– Нет, Норм. Неужели это так важно? Ты же сам назвал колдовство чепухой, безобидной забавой.
– Теперь, когда о нем известно мне, оно перестало быть твоим личным делом. И кстати, – добавил он почти зловеще, – насчет безобидности это еще как посмотреть.
– Но почему сразу? – продолжала недоумевать Тэнси. – Почему не постепенно? Скажем, ты позволишь мне сохранить старые амулеты, если я пообещаю не заводить новых.
Он покачал головой:
– Нет, если уж отказываться, то как от спиртного – раз и навсегда.
Голос Тэнси едва не сорвался на крик:
– Норм, я не могу, понимаешь, я просто не могу!
Внезапно она показалась ему большим ребенком.
– Тэнси, ты должна.
– Но в моем колдовстве не было ничего плохого! – Подмеченная Норманом детскость становилась прямо-таки пугающей. – Я пользовалась им не для того, чтобы причинить кому-то зло, я не желала невыполнимого, не просила, чтобы тебя сделали президентом Хемпнелла! Я всего лишь хотела защитить тебя!
– Тэнси, успокойся. С какой стати тебе взбрело в голову защищать меня таким способом?
– А, так ты думаешь, что добился всего в жизни благодаря исключительно своим собственным непознанным возможностям? Тебя не настораживают твои успехи?
Вспомнив, что совсем недавно размышлял о том же самом, Норман рассвирепел:
– Хватит, Тэнси!..
– Ты думаешь, что все тебя любят, что у тебя нет ни завистников, ни недоброжелателей? По-твоему, здешняя публика – компания домашних кошечек с подстриженными коготками? Ты не замечаешь их злобы и ненависти! Так знай же…
– Тэнси, прекрати немедленно!
– …что в Хемпнелле много таких, кто спит и видит тебя в гробу! И ты бы давно очутился там, куда тебя столь усердно спроваживают, если бы им не мешали!
– Тэнси!
– Ты считаешь, Ивлин Соутелл поднесет тебе в подарок один из своих вишневых тортиков с шоколадом за то, что ты обошел ее тупоумного муженька в споре за кафедру социологии? Ты считаешь, Хульда Ганнисон в восторге от того, какое влияние ты приобрел на ее супруга? Ведь это в основном из-за тебя она отныне не заправляет безраздельно мужским отделением! А что до похотливой старой стервы миссис Карр, ты полагаешь, ей нравится твоя манера обращения со студентами? Ты говоришь им о свободе и честности, а она вещает о святости и уважении к мнению старших. И эта ее присказка: «Секс – отвратительное словечко, и только!» Ответь мне, чем все они помогают своим мужьям?
– Господи, Тэнси, ну зачем приплетать сюда все эти преподавательские дрязги?
– Ты думаешь, они довольствуются одной защитой? Ты полагаешь, женщины вроде них будут делать различие между белой и черной магией?
– Тэнси! Ты соображаешь, что говоришь? Если ты имеешь в виду… Тэнси, рассуждая подобным образом, ты кажешься мне настоящей ведьмой.
– О, правда? – Кожа на ее лице натянулась так, что на какое-то мгновение словно оголился череп. – Может быть, ты и прав. Может быть, тебе повезло, что я у тебя такая.
