не хочется.
По крайней мере, раньше я умела. Теперь уже нет. Все это осталось в предыдущей жизни. В подростковые годы я все реже выступала с мамой, а после двадцати жила незаметной жизнью учительницы музыки в школе и преподавателя игры на фортепиано. Но, будучи дочерью Кэти, а позднее став женой музыканта и артиста Симона Хюсса, я никогда не выпадала из света прожекторов насовсем. Появлялась вместе с ними на страницах журналов. Но теперь именно эта фотография будет мелькать, когда меня станут упоминать в СМИ: бледная женщина в инвалидном кресле с пустым взглядом, бритым черепом, в наручниках, прикрепленных к мощному поясу вокруг талии, с белым медицинским скотчем на пол-лица.
Поездка в Бископсберг занимает сорок минут, но кажется мне бесконечной, поскольку обезболивающие перестали действовать. Голова взрывается, раны болят и ноют. Я хочу, чтобы мы поскорее приехали, и вместе с тем нет.
Ландшафт здесь плоский, забор виден издалека. Словно металлические заросли шиповника, он вырастает из земли, стремя рядами колючей проволоки перед каменной стеной. За ним — мрачные здания Бископсберга. Мавзолей потерянных душ без надежды на примирение.
Мы въезжаем в шлюз, первые ворота открываются и захлопываются за нами, как гигантская челюсть, захватывающая свою жертву. Только когда они закрываются, перед нами открываются такие же ворота. Водитель заезжает внутрь, подъезжает к грязно-серому двухэтажному зданию. Осеннее солнце стоит низко, и тени от ощетинившейся колючей проволоки, накрученной на вершине стены, образуют на фасаде здания красивые причудливые узоры. Мы объезжаем его и останавливаемся позади.
Меня выкатывают из фургона, я слышу знакомые жужжание и металлическое позвякивание открываемого замка. Каждая дверь, закрывающаяся за мной, уводит все глубже и глубже, и в конце концов тюремная утроба поглощает меня, заставляя вспомнить, как я попала сюда в первый раз.
* * *
В июне, после девяти месяцев в изоляторе, меня переводят в самую известную женскую тюрьму Швеции в окрестностях города Эребру. Меня приветствует сотрудница. Она говорит, что я сразу замечу: тюрьма — это общество в миниатюре. Здесь есть все — медицина, прачечная, собственная кухня с поварами, служба эксплуатации зданий и мастерские. Есть комната для посещений с игрушками для детей, которые навещают своих отбывающих срок матерей.
Как в то утро, когда меня задержали и посадили в изолятор, мне велят раздеться догола для пристального осмотра. Одна из охранниц велит раздвинуть ноги и наклониться вперед. Я поворачиваюсь, поднимаю руки и волосы, а когда осмотр закончен, мне говорят сдать анализ мочи в туалете, расположенном тут же. Женщина ставит в унитаз сосуд, приказывает мне сесть, вытянуть руки так, чтобы они их видели. Я закрываю глаэа и писаю, думая о том, что никогда не привыкну к этому — к тому, что за мной наблюдают, когда я справляю свои потребности.
Закончив, я переодеваюсь в одежду, которую предоставляет заключенным Служба исполнения наказаний. Трусы с растянутой резинкой, старомодный лифчик, неудобный и некрасивый, серые тренировочные штаны, которые мне длинноваты, светло-серую облегающую футболку из тонкого материала. Сотрудницы проверяют мои документы, констатируя, что мне тридцать три года. По какой-то причине они говорят, что это отличный возраст. Меня фотографируют и ведут дальше внутрь учреждения.
Бесчисленное количество дверей и ворот приходится отпереть по пути туда, в некоторых случаях — ключами и карточками, в других — люди, невидимые для нас и следящие за нами при помощи камер наблюдения, решают нас впустить. Каждый раз слышится громкое жужжание, и я думаю, что сойду от него с ума.
Территория по другую сторону забора оказывается больше, чем кажется с дороги. Несколько зданий размещены на склоне, ведущем к большому озеру, но они разделены между собой и окружены высокими стенами. На стенах через равные промежутки расположены прожектора, как на футбольном поле, и камеры наблюдения. Вокруг этих стен, вокруг всей территории тянется высокий забор с колючей проволокой наверху, который невозможно преодолеть. Однако между ним и полями, начинающимися дальше, поставлен еще один забор.
Вдоль него идут двое мужчин с овчарками. один из них смеется тому, что только что сказал другой. Они говорят о чем-то своем, о чем-то, что происходит не здесь. Их жизни проходят за этими стенами, они покинут учреждение, когда закончится рабочий день.
В прачечной мне выдают простыни и два полотенца, говорят, в какое время надо сдавать белье в стирку и в какое получать. Мы снова выходим наружу, я вижу несколько женщин, которые стоят и курят в железной клетке рядом со зданием, которое называют фабрикой. Все они одеты так же, как я, их охраняют сотрудники в грубых ботинках с дубинками.
Сотрудница, принимавшая меня, не права. Бископсберг — не общество в миниатюре. Это космический корабль в другом конце вселенной, куда нас сослали на штрафные работы — здесь действуют совсем другие законы и правила. Мы вдали от дома, оторванные от цивилизации на неопределенный срок.
Женщины с любопытством смотрят на меня, а одна из них трясет, решетку и громко свистит, когда меня проводят мимо.
Моя камера немного просторнее, чем та, что была в изоляторе. Десять квадратных метров вместо семи. Сюда влезает письменный стол — он стоит слева от узкой, привинченной к стене койки, а в ногах кровати стоит шкаф, на котором закреплен телевизор. У двери умывальник, но туалета нет, он находится в конце коридора. Охранница объясняет мне, что после запирания камер в восемь вечера и до восьми утра мне надлежит использовать горшок, а утром опорожнить его в туалет и тщательно помыть. Над письменным столом находится узенькое окошко из бронированного стекла с решеткой, которое все равно не открывается. Я надеялась увидеть из окна лес и поля, но бетонная стена возвышается над всем, заслоняя вид.
Здесь я буду отбывать свой пожизненный срок.
Если бы врач в больнице Эребру не настаивала на том, чтобы меня подержали на больничном, поскольку я подверглась как физической, так и психической травме, меня немедленно вернули бы в камеру в корпусе «D» и к обычному распорядку. Теперь мне выпал шанс находиться в лазарете, пока тюремный врач не сочтет, что я восстановилась.
Меня встречает Тина — одна из тех охранниц, которая проработала в Бископсберге все пять лет моего пребывания там. Нахмурившись, она оглядывает меня — бритую голову, покрытое шрамами лицо. Едва с меня снимают наручники и ремень, как она помогает мне подняться с каталки и обыскивает, желая удостовериться, что я ничего не скрыла под белой больничной рубашкой. Когда она заканчивает, я тяжело опускаюсь на одну из кроватей. Все на свете
