Ещё просила прощения, много раз. Шёпотом и голосом. Даже пела тебе. Просила любить меня сердцем и физически. Я первая обняла, первая поцеловала, первая расстегнула твои джинсы, помня, что женат, и поэтому безумно, болезненно ревнуя, но и зная, что не оттолкнёшь, не откажешь, потому что любишь. Ты всегда был моим, чтобы ни случалось. Твоё чувство ко мне всегда было таким упорным и непотопляемым, что я смело ставила над ним эксперименты. Мне тогда казалось, оно будет вечным, а сама я «слишком» для тебя.
В нашем прошлом в постели я смеялась над тобой. Да, стыдно, да, теперь адски больно самой, но это было. Дура, с промытыми мозгами. Слушала и внимала не там, и не тем. А ты был очень нежным в сексе, ласковым, медлительным, потому что твоя медлительность нужна была моему телу, и ты знал об этом. Но не я.
Что, если сейчас я признаюсь тебе вслух, Лео, что все мои оргазмы остались в прошлом? В юности, где у меня был ты? Что ни с одним парнем после тебя мне не было хорошо в постели? Сладко, как с тобой? Рассмеёшься ли ты мне в лицо? Вспомнишь ли, как требовала от тебя жёсткости и доминантности, как называла размазнёй и ты, разозлившись, хлопал дверью и уезжал на месяцы? А возвращался всегда другим. И ты трахал меня, как я и просила, долго, и наматывая на руку мои волосы, и у меня всё горело внутри, но не от страсти, а от трения и пота, который лился с нас ручьями. И я снова корила тебя, упрекала, что не умеешь, что не дано тебе быть любовником, и ты снова уезжал. Но всегда возвращался ко мне. Всегда.
Я говорила тебе страшные вещи. Я требовала от тебя много всего, и не задумывалась о том, как сильно обижаю. И знаешь, теперь и я поняла, что секс – не скачки на ипподроме. Не важны в нём позы, и как долго мужчина способен держать темп. Всё, что в нём особенно важно, оказывается, у меня было. У нас с тобой было.
В наш последний раз ты снова был нежным и осторожным, как в юности. Мне впервые за годы было хорошо, до конца хорошо. И хотя на тебе был презерватив, я почему-то верила, что не мог мой ребёнок быть зачатым в случайном сексе в вонючем туалете клуба, а только в такой сладости, которая была у меня с тобой. Я целовала твой подбородок и твою шею в первые секунды после. И я просила тебя остаться со мной. Ты ответил, что останешься, но только на пару дней – больше не можешь. Ты не смотрел на меня. Мне было горько. Я рыдала, а ты спросил, что ещё можешь для меня сделать? И я захотела горячего молока. Пока ты искал его на кухне и грел в микроволновке, я пережила пик боли и решила, что и два дня – это, на самом деле, много. По крайней мере, достаточно, чтобы твои планы на мой счёт могли измениться.
Когда у изголовья кровати заверещал твой телефон, ты спросил из кухни, кто звонит.
– Номер неизвестный, мошенники, наверное. Поднять?
Ты ответил:
– Как хочешь.
Я не подняла. Он зазвонил снова, и я вдруг испугалась. Я испугалась, что и двух дней может не стать. Выключила его совсем. Ты заметил это не сразу, разозлился и спросил, зачем я это сделала. Накричал. Мне стало ещё больнее, и я ответила тебе, что не хотела, чтобы что-то помешало нашему второму медовому шансу. Тебя как будто передёрнуло – не физически, а где-то внутри. Ты челюсти сжал так, что скулы выпятились, и даже посерел весь.
– Какому медовому шансу, Карла? Я женат, ты забыла? То, что сейчас произошло…
Я опять зарыдала, но ты больше не обнял. Молчал и снова не смотрел на меня. Мне хотелось спросить: «Насколько у тебя к ней серьёзно?», но не посмела. Внутри всё тянуло, было страшно получить не тот ответ. А ты был подавлен все те дни, хоть и старался это скрыть, и больше не соглашался на секс. И ты уехал, как и планировал. Вернулся к ней, правда, напоследок сказал, что я всегда буду оставаться близким и потому дорогим для тебя человеком.
Глава 5. ClosureКогда Лео входит в кухню, у меня мурашки – он словно услышал эту обращённую к нему тираду-речь и спустился. Его тянет ко мне даже на таком мистическом уровне.
Уже поздно, я думала они давно спят – посижу на кухне с чашкой горячей воды, приведу мысли в порядок, утихомирю чувства. Меня рвёт на части от ощущения, что что-то ускользает, просачивается, как песок сквозь пальцы.
На Лео пижамные штаны, опущенные так низко, что, кажется, вот-вот будут видны лобковые волосы. Он тотчас их поправляет, как только замечается меня. Но торс его всё равно остаётся голым, и я впервые вижу его шрам – клин. Зрелище не для слабонервных… у меня наворачиваются слёзы, и собственные причитания по поводу растяжек на животе теперь кажутся смешными. У Лео распорот и заново сшит бок, словно он мешок с зерном, который случайно за что-нибудь зацепился. След не грубый и не страшный – он как-то говорил, что агентство оплатило ему коррекцию шрамов, но она практически ничего не дала. Самые существенные гонорары у него, как у модели, бывают за обнажённую съёмку, но из-за шрамов ему доступна в основном работа только в одежде. Но и она долго не продлится. Лея сказала, что это хорошо – он ненавидит эту работу. Ему плохо, когда его снимают и публикуют. Она считает, он теряет из-за этого энергию.
Лео подходит к кувшину с фильтром и наливает себе воды, жадно пьёт. Сейчас мне видна его спина – на ней вдоль позвоночника тоже шрам, но очень тонкий, белый, почти незаметный. Господи, думаю, он ведь тоже весь в шрамах. У него красивая, по-мужски крепкая, но изящная спина, сильные руки. Мне хочется, и я подхожу. Стою рядом и машинально трогаю себя за волосы. Они распущены, как он любил когда-то. Дешёвый трюк, и мне за него сейчас почему-то даже стыдно. То, что было естественным в юности, и что доставляло ему удовольствие, теперь кажется чем-то наигранным, низкопробным.
Лео словно окаменел, не двигается. Даже дышать перестал.
Я поднимаю руку и провожу ею по его волосам. Они такие мягкие, ласковые, знакомые на ощупь. Родные, привычные.
– Ты поседел… – говорю ему шёпотом.
Провожу по его волосам ещё раз и добавляю:
– …с ней.
Лео уже дышит глубоко и нервно, почти незаметно качает головой:
– Без.
– Что? – переспрашиваю.
– Без неё.
Мне не сразу доходит. Долго и с очень большим трудом. Я успеваю ещё раз провести пальцами по его волосам до того, как понимание накроет меня. Лео не очень заметно, но всё-таки отводит голову, будто отталкивается от моей ладони, и поднимает, наконец, глаза. Как давно мы не смотрели вот так прямо и интимно друг на друга, как давно я ждала вот такого мгновения, когда двое соединяются на необъяснимом уровне и могут говорить, не открывая рта.
В твоих глаза пустота, Лео? Это правда она? Ты больше не любишь меня? Совсем? И ты только что мне признался в том, что любишь её?
– Ты поседел, потому что она заболела?
– Нет. Потому что не мог её найти.
Боже. Мир перед моими глазами расслаивается, вспучивается пузырями.
– Мне жаль, – говорит и убирает мои руки.
