что обязан увидеть своими глазами, что такое ВОЙНА. Мы, профессиональные историки, анализируем, читаем студентам лекции, объясняем, как на ход истории повлияли те или иные события: различные эпидемии, глобальные экологические или технологические катастрофы, войны. Но зачастую мы сами-то мало или вообще не представляем себе суть вопроса.
Ещё в Украине, в составе небольшой группы студентов университета, я когда-то три месяца работал ликвидатором аварии на Чернобыльской АЭС. Мы помогали там издавать специальную газетку «Ликвидатор». Эта поездка и работа в газете для меня оказались не напрасны и поучительны: в чернобыльской «зоне», как в капле воды, отразились многие изъяны советской империи, доживавшей свои последние дни.
Уже в Нью-Йорке, относительно недавно, я неожиданно оказался в гуще чумы Ковид-19, когда мы с бригадой парамедиков со всех концов Нью-Йорка отвозили в больницы десятки тысяч пациентов в критическом состоянии. Я тогда получил возможность увидеть пандемию «изнутри», осмыслить её глубину и размах, осознать не только её медицинские, но и полико-социальные аспекты.
Теперь я решил, что должен хоть краешком глаза увидеть войну. Пусть не на фронте, так в тылу. Пусть хотя бы в течение всего лишь двух недель. Хоть в таком «урезанном» виде. Я посчитал, что это — мой профессиональный долг и выпавший редкий шанс для историка, который я не имею право упускать.
Открыв глаза, я долго смотрел на большой монитор, наблюдая за траекторией полёта нашего самолёта: вылетев из Нью-Йорка и преодолев океан, мы приближались к Берлину. Правее по карте — Краков. А ещё дальше, на восток — Киев.
Лайнер вдруг сильно затрясло, всё зашаталось. «Пиу! Пиу!» — раздался громкий звук в динамиках. Свет погас. «Уважаемые пассажиры, леди и джентльмены. Мы входим в зону повышенной турбулентности. Пожалуйста, займите свои места и пристегните ремни. Не покидайте своих мест до специального разрешения».
В салоне стало тихо. А снаружи монотонно ревели двигатели, и стучали крылья.
Пустой автобус
Краков встретил меня холодом, мокрым снегом и ветром. А в Нью-Йорке сейчас тепло, плюсовая температура.
Был поздний вечер. Неподалёку от здания аэропорта находилась автобусная станция. К местам посадки пассажиров подъезжали автобусы. К одному из этих мест, последнему в ряду, тоже изредка подъезжали автобусы, на табличках за их лобовым стеклом от руки были написаны маршруты следования: «Краков — Харьков», «Варшава — Херсон», «Познань — Тернополь» и т. д. Судя по всему, весь этот украинский развоз был налажен уже во время войны.
Большинство автобусов на этой станции были почти пустыми. У меня автобусный билет на Киев был куплен ещё в Нью-Йорке. Дожидаясь автобуса, я разговорился с несколькими женщинами, которые тоже ехали в Киев. Одна из них была с сыном лет шести, другая ехала одна. Первая возвращалась в Киев с Кипра, где провела полгода в доме у своей знакомой, но сейчас там ситуация изменилась, и её попросили уехать. А вторая возвращалась из Бельгии — на войне был тяжело ранен её младший брат, ему ампутировали ногу, и она ехала его выхаживать. «Слава Богу, что жив», — рассказчица умолкла и, тяжело вздохнув, всхлипнула.
Услышав эту историю про покалеченного брата, другая женщина вдруг резко схватила своего сынишку за рукав курточки и притянула к себе, строго и как-то нервно прикрикнув на него, — мальчуган от скуки то и дело норовил соскочить с бровки на дорогу.
Наш автобус задерживался. К нам присоединилась ещё одна женщина, тоже ехала в Киев, сказала, что задержка автобуса нынче обычное дело, нельзя ожидать в такое время, чтобы автобусы ходили строго по расписанию, в прошлый раз ей пришлось ждать на этой станции два с половиной часа, и она простудилась. Она достала свой мобильник и куда-то позвонила, после долгого разговора сообщила, что связалась со своей кумой в Ровно, которая, в свою очередь, связалась с диспетчером компании, и там ей ответили, что наш автобус сильно опаздывает, поэтому не исключено, что нас посадят в другой автобус. Но когда придёт этот другой автобус, тоже неизвестно.
Я не рассчитывал на такую холодную погоду, на снежные лужи и ледяной ветер, и был одет явно не по сезону. Ноги в лёгких туфлях уже замёрзли, носки, понятно, промокли до нитки, сквозь короткую демисезонную куртку проникал ветер. Я решал, стоит ли сейчас вернуться в аэропорт и там где-нибудь в укромном уголке распаковать чемодан и полностью переодеться. Но тогда рискую пропустить свой автобус, так как он может подойти в любую минуту. Я решил подождать ещё немного, а там будет видно, может, повезёт.
И действительно. Вскоре подошёл современный просторный автобус, где к лобовому стеклу была прикреплена табличка «Краков — Киев». Мы быстро погрузили в багажный отсек свои чемоданы. В билете были указаны места, но автобус был заполнен едва ли на треть. Водитель сказал: «Сідайте, де хочете. Повно вільних місць. Можете хоч лежати».
По совету водителя, я улёгся на креслах, перед этим сняв свою мокрую обувь и носки. В автобусе было тепло, хотя сиденье было жестковатым, явно уже с просиженной набивкой. Прошу простить меня за подробности, но перед этим мне пришлось сидеть одиннадцать часов в самолёте из Нью-Йорка до Кракова, потом четыре часа в аэропорту Кракова, дожидаясь автобуса, а теперь предстояло шестнадцать часов дороги автобусом в Киев, поэтому вопрос сиденья стал сейчас если не первостепенным, то немаловажным.
Мы проезжали небольшие посёлки и городки Восточной Польши, за которыми темнели леса, мелькали бензозаправки. Несколько раз по соседней полосе в сторону Украины нас обогнали небольшие колоны бронемашин со слабо горевшими фарами.
В своём прошлом я имел печальный опыт прохождения таможни. Меня часто останавливали без всяких причин в разных аэропортах мира: в Израиле, Германии, Пуэрто-Рико, Франции, России. Устраивали допросы с пристрастием, обыскивали, раздевали в специальных комнатах до трусов, проверяли пряжки моих ремней, вынимали батарейки из моих электроприборов, отнимали бритвенные станки, просвечивали мой американский паспорт какими-то специальными ультрафиолетовыми лучами, но, не найдя никаких весомых улик для ареста, всегда отпускали.
Я не сомневался, что меня задержат и в этот раз на украинской таможне. По крайней мере, сейчас это будет оправдано — война. В большом чемодане я вёз тёплую одежду для жён своих друзей — моя жена купила им тёплые халаты и какие-то термостойкие пижамы, которые хранят тепло, ещё кучу электронных приборов — в основном для зарядки мобильных телефонов с проводами, переходники и самый важный из них — павер-банк, специальные ноу-хау — аккумуляторы для телефонов, которые заряжаются и от сети, и от солнца. Перед отъездом в Киев я случайно увидел в Фейсбуке чей-то пост, где автор расхваливал этот солнечный чудо-аккумулятор, бесценный в нынешних условиях Украины.
Я подумал, что если украинские таможенники прицепятся, почему у меня полчемодана электроники, то отдам им пару этих павер-банков, может, ещё и предложу деньги — и дело будет решено.
Тут я припомнил, что у меня в кармане три тысячи долларов. «Погодь, погодь. Они же меня, как обладателя американского паспорта, обязательно заведут в отдельную комнату, начнут шмонать, увидят полное портмоне долларов и, конечно, потребуют свою долю. Или просто всё заберут». Я невольно припомнил периодические публикации в украинской прессе о том, какие безобразия творятся на украинских таможнях даже во время войны. «В случае, если эти сволочи попытаются отнять у меня деньги, буду
