Ознакомительная версия. Доступно 1 страниц из 5
или что-то в этом духе. Но стать обратно человеком — это уж слишком. Ну, знаете ли, я — не сумасшедший. Нет, по документам как раз-таки такой. В своё время мною интересовалось немало разного рода «специалистов», пытавшихся задушить мою логику в крепких профессиональных объятиях. Но диагноз — это формальность, в данном случае явная ошибка, никак не отражающая суть происходящего. Я-то знаю, как обстоят дела на самом деле. Этот тип — точно кто-то другой, немного похожий на того мальчика, «гусёнка». Надо успокоиться и понаблюдать, без спешки, без безумных решений. Кругом люди, я — уже не ребёнок, могу за себя постоять. Если рассуждать здраво, то здесь я как будто, почти, наверное, в безопасности. Звонок! Вздрагиваю!
— Ало! Ты куда пропал? Идешь на разгрузку? — жужжит в ушах всегда раздраженный голос повара.
— Извините, бегу, — бормочу я, слыша, как с той стороны уже повесили трубку.
Пожалуй, некоторые в гневе будут пострашнее сугробов.
* * *
Весь день я наблюдаю за ним издалека. Сначала ОН спокойно обедает с семьей, о чем-то шутит, таскает хмурого сына на плечах. Мальчик же без особых эмоций вертит любимую игрушку в руках, не обращая внимания на все старания отца, временами зыркая в мою сторону, впрочем, как во все остальные тоже. Затем они шагают к морю, а я украдкой провожаю их взглядом, пытаясь увидеть во всём тайный смысл. Если и есть в них что-то странное, так это, пожалуй, слишком идеальный вид счастливой семьи. Не раз я наблюдал парочки, стремящиеся на людях быть образцовыми, но на поверку являющими собой что-то совсем противоположное. Может, здесь именно так?
Ближе к вечеру меня припахивают намывать окна в холле первого этажа. Сквозь стекло снова вижу новых постояльцев, идущих на унылое вечернее кино. Полируя окна, слежу за их отражением за моей спиной. Мальчик с мамой устраиваются на креслах, периодически теряя попкорн на пол, а ОН отделяется от своей маленькой компании и устремляется в мою сторону. Вижу в стекле его приближение, но он сворачивает чуть влево, к столу, чтоб налить себе чашку чая. «Тянет, зараза». Слежу за ним боковым зрением, изображая, что мытьё окон — дело моей жизни. Знаю, чувствую, он смотрит на меня, видимо, думая с какой стороны подкатить.
— У вас всё хорошо? — слышу у себя за спиной. Началось.
Сердце ёкает и, видимо, больше не бьётся. Вдвойне усерднее тру и так кристально чистое стекло. А я, было, понадеялся, что на обдумывание ситуации у меня будет ещё ночь. Ну, или на побег. Что делать? Скоро оглядываюсь — вокруг другие постояльцы, случайные прохожие за забором, под деревом собака чешет ухо. Мир выглядит почти дружелюбно, как и мой собеседник.
— Да. Извините, пришлось срочно уйти тогда. Вспомнил кое-что, — «молодец, держись достойно».
— Бывает, — парирует он, потирая в руках горячую чашку. — Мы с вами случаем не знакомы? Я просто всё время думаю, что где-то вас видел.
Он смотрит на меня без злости и смущения, как тогда, в парке, будто б мы старые знакомые, улыбается (сверкая щербинкой). В нем точно есть актерские задатки — вести себя так непринужденно сможет не каждый. Хорошо, хочешь поговорить — поговорим. Видать, мучительный разговор неизбежен.
— Возможно, — протягиваю я. — Много лет назад я жил в одном посёлке, мы с вами, гуляли в парке. Зимой.
Я смотрю на него в упор, играть так играть по-взрослому. А ты как думал, что я буду юлить? Выдумки сочинять? Как тебе такое: парк, сугробы, смерть? И что ты мне здесь сделаешь? А? Его голубые глаза пристально всматриваются в мои, безумные, сухие. Вижу, как он обдумывает услышанное.
— Вот это да! Конечно! Мы тогда застряли в каком-то поселке на краю света. Родители на заправке машину чинили, а я просто бродил по зимнему парку, с мальчиком болтал. Уже не помню о чём.
— О сугробах!!! — невольно громко восклицаю я.
— Что? — удивляется он (или делает вид?). — Возможно, и о сугробах. Я просто не помню. Мало ли, о чём дети болтают. Я тогда вечно что-то выдумывал, ерунду городил. Невероятно, конечно, вы — тот самый мальчик!
— Конечно, это я. Я думал… — вдруг мне становится за себя неловко. — Ну, ходили слухи, что ты замерз там, насмерть. В нашем парке, — как-то незаметно я перешёл на «ты».
— Вот ужас! Нет, я б заметил, если б умер, — смеется он. — Ты что-то напутал, приятель. Мы уехали в тот же день.
— Ну, а кто тогда умер? — спрашиваю я, но его лицо уже расплывается перед глазами, потому что уже знаю ответ. Я хватаюсь за него, чтоб не упасть.
— Эй, всё в порядке?
— Бабушкин внучок, ботаник… — бормочу я сам себе. — Это был другой мальчик. Другой! Понимаешь?
Не прощаясь, плетусь, куда глаза глядят. Пространство выгибается линзой, кружа голову выпуклой реальностью, как тогда, зимой, когда я выходил из дома на войну с сугробом. Взор застилают частые снежники, голова кружится от избытка кислорода. Теперь я понимаю, что никогда не разговаривал с замёрзшим мальчиком, я никогда с ним не встречался, меня никогда ничего не связывало с сугробами, кроме моего воображения, кроме собственной фантазии. Я сильно запутался, позволил домыслам управлять моей жизнью. Фобия настолько прочно обосновалась на фундаменте того мимолетного разговора, что взяла надо мной верх. Я сам сочинил страшную сказку и сам же в неё поверил. Моя хвалёная логика, привет! Всё это чертово время я был живым мертвецом, похороненным собственной выдумкой. Всё это чертово время врачи были правы: реально только моё безумие, а не сугробы.
А вот и коморка — мой склеп, спрятанный от всего мира. Здесь можно стать невидимым, уснуть и не проснуться, оказаться забытым, никому не нужным сумасшедшим. Вот бы запереть все замки, закопаться под одеяло, как в сугроб, свернуться и выть от безысходности, что потеряно столько времени. Где же ключ? Проклятый дырявый карман, всё вечно в подкладе! Ещё и наступил на что-то мягкое! Поднимаю с земли на автомате — кажись, перчатка. Тьфу ты, опять идиотский Петрушка того мальчонки. Вот же напасть! Бесит! Не понял, а что тут сбоку торчит-шелестит. Помятый фантик с неразборчивыми детскими каракулями. Разворачиваю на свет: «Памаги!».
Ознакомительная версия. Доступно 1 страниц из 5
