Книга Велосипедная прогулка - Алексей Александрович Шепелёв

Пить нечего – воды нет, да и вообще я не из тех, кто таскает собой в сумке целый арсенал. Надо осмелится осмотреть эти долбанные лавки – может, что-то в остатках, в бутылках…

Попыталась расслабить узел, стягивавший концы толстых верёвок, но он оказался словно из камня. Ножа, чтобы просто его перерезать, у меня тоже не было. Ни пилки для ногтей, зажигалки или ещё чего-то… Никакой велоаптечки с ключами и отвёртками в современных байках тоже, я ещё раз на это посетовала, не предусмотрено.

– Не получается… Не знаю, что делать, – в панике проговорила я, отступая, чувствуя головокружение… Кажется, от этих запахов…

– Попробуй ещё, ну пожалуйста!.. Не уходи, попробуй ещё! – стонет она жалобно, но мне кажется, что с какими-то неуместными детскими нотками и при этом в полутьме незаметно ухмыляется…

Понятно, что тут такая ситуация… и всё это мне кажется. Ей не позавидуешь… Но меня «пробивает» даже, что вокруг явственно ощущается резкий запах бузины, даже тошнотворный её вкус – как будто где-то во рту почему-то застряло само это неприятное слово: «бузина». И так и кажется, что всё же притворно, кривовато она улыбается, с каким-то упоением своим страданием.

Опять приступ страха – что они где-то здесь и всё подстроено.

Невольно подрагивая, вслушиваюсь. Нахожу силы ещё к ней приблизиться. Обдаёт запахами: мочи, пота, может быть, запёкшейся крови – застывшим ужасом, и ещё чем-то мерзким, терпко-горьковатым… Кажется, этим пахнет прямо из её рта!.. Отвратный запашок размороженного, слегка пропавшего мяса. Остатки костра, мерзкое амбре алкоголя, пот, моча – это понятно… Интуитивно, теоретически догадалась: сперма.

Преодолевая отвращение, я подошла к ней вплотную и нагнулась проверить, насколько туго связаны ноги и нельзя ли ослабить верёвку хотя бы в каком-нибудь месте. У лодыжек она казалась не настолько сильно затянутой, и я изо всех сил принялась отковыривать и тянуть шершавую петлю. Девушка, помогая моим усилиям, стала крутить и дрыгать коленями (грязными и стёсанными), и вскоре, почувствовав некоторую свободу в щиколотках, пыталась переступить с ноги на ногу, мешая мне толком снять кольцо.

– Попробуй теперь вот эти, выше! – нетерпеливо дёрнулась она. Её тон сразу стал обрадованным, уверенным, даже требовательным, голос низкий, грубоватый. Меня мутило от пряно-горького зловония, чувствовалось что-то противное, странное, как будто я прикасалась к отвратительной жабе.

Ошарашенная, в отвращении и даже обиде, я отвернулась, отклонилась, даже на шаг отошла. Но едва я ступила, как под ногой что-то хрустнуло, вдруг откуда-то с уханьем пропархнула тяжёлая птица – видимо, сова – голова закружилась, и я ухнула в какую-то воздушную яму…

* * *

«Стать собственностью» мне, конечно, не удалось. Слишком я была самонадеянна, да, оказалось, и «что-то своё», что ему не нравится, тот же Queen, я почему-то готова была отстаивать, по его выражению, «как собака свою пустую будку».

В тот первый раз ничего не произошло. «Надо было тогда сразу тебя выгнать», – заявил он мне по этому поводу год спустя, когда мы уже окончательно расстались.

Я знаю, знаю. Всё было не так. Всё не так и теперь. И если бы я стала хоть чуточку великодушнее, я бы бросилась прочь, на край земли, подальше, чтобы только больше никогда не причинить ему боли. Ведь я и сейчас люблю его!

Всю ночь, лёжа в опасной близости, я стойко отражала его нападения. Не столько потому, что кроме него и меня на периферии квартирки или даже комнаты присутствовали «не вполне на тот момент адекватные реальности» Логинов и забредший на огонёк некто Фёдор, сколько оттого, что казалось, если позволить себе (не ему, а себе!) что-то сейчас, едва соединившая нас тоненькая ниточка может оборваться… А ведь ничего ещё толком между нами не началось!

– Ну что же ты… дай я посмотрю, какие у тебя трусики, – его руки, очень настойчивые, пытались пробраться куда-то внутрь надетых мною его спортивных штанов.

Он ведь предупреждал: если пойдёшь ко мне, рискуешь сразу угодить в реальность моих книг. Вот оно, пресловутое дно города?!.

– Не надо ничего смотреть… Спи, поздно уже! – за дурацкими фразами плохо удавалось скрыть желание всё-таки сдаться. Но я твёрдо решила не…

Логинов, поднявшись по стеночке, сфотографировав нас невидящими глазами зомби, ввалился, словно какой-то горбун, в туалет, чем-то загремев, и слышно, как в темноте он мочится мимо, после чего, охая, уползает на кухню… Рухнул, стоная, на пол, потревожив Федю, в тусовке информалов известного рэпера, брутального и вусмерть обдолбанного…

– Ну, что ты стесняешься, не стесняйся… – рука любимого легла на мою шею очень двусмысленно, а когда я разжала губы, чтобы изречь очередную реплику о пользе здорового сна, его язык молниеносно оказался внутри меня, так что на секунду стало трудно дышать. Недоумение, негодование и… я ответила на этот совершенно неприличный поцелуй!..

Его манера двигаться, говорить, этот неописуемый взгляд – всё это не бросается в глаза, но если на миг остановиться, замереть, присмотреться – всё это так необычно!

Одна моя подруга, когда я провела с ней эксперимент «опишите человека по фотокарточке», не колеблясь, определила: очень добрый, глаза такие умные, живые, в них что-то детское. Другая неглупая знакомая заявила кардинально противоположное: наверно, жестокий, властный человек, себе на уме, я бы с таким наедине не осталась!

В жизни, не на портрете, всё в нём едино, красиво. Он целуется лучше всех. Он многое делает лучше всех. Даже варит борщ! Он просто – лучше всех. Но ни той ночью, ни несколькими последующими я ещё не смогла этого понять. Как и того, как он на самом деле ко мне относится.

«Меня раздражает даже твой голос в телефонной трубке», – это тоже говорит он. Говорит едко, но голос тихий, как будто испуганный, не заподозришь никакого намёка на перфекционизм…

Часто, когда он приходил ко мне на работу, я ловила себя на том, что чувствую, как от него, когда приблизится, пахнет потом, чесноком… Для меня, конечно, с детства пот, чеснок – что-то ужасное… Но теперь мне и самой уже часто кажется, что «аромат» дезодоранта неестественен, а «высокое содержание органических соединений серы», если оно не перепревшее, не совсем серное, отпугивает не только вампиров… едва ли не притягивает!

Я же тогда, в первую нашу ночь, – ограничилась поцелуем. И, кроме этого, сделала ещё одну ошибку…

Как-то на мой вопрос об их с Логиновым пресловутой затее именовать себя гениями, а часто и в быту вести себя в стилистике «не от мира сего», он просто ответил: гений – это тот, в ком происходит настоль напряжённая схватка добра и зла, что на остальное ему часто не остаётся сил.

И расшифровал для меня: когда я вижу, что меня слушают, понимают, хотят слушать и понять, я как бы преображаюсь, а с незнакомыми или с упёртыми-закостеневшими людьми я просто молчу и улыбаюсь, а то и не улыбаюсь, иногда злюсь и, что совсем непростительно, жалею себя. Но я этот пассаж, адресованную лично мне исповедь, пропустила мимо ушей, не поняла!..

Там, тогда, в сентябре…

– Отпусти. Ты меня достал. Тебе ведь всё не нравится. Всё плохо. Зачем так жить? Так нельзя, понимаешь! – я не смотрела ему в глаза и верила: он всё понимает, всё чувствует, и угадал мои намерения, может быть, даже раньше, чем о них узнала я сама.

Я и сама знаю, что не надо… но уже всё: я переступила черту. Бросаться на амбразуру, тоже говорил он (хотя явно со своей своеобразной иронией), не так ужасно, как сидеть в окопе, ждать и дрожать, ведь самое страшное, что может произойти, уже случилось.

Оказывается, это возможно: одновременно и хотеть наговорить человеку отборнейших гадостей, и – безумно желать вцепиться в него, обнять, прижаться всем телом и, замерев, раствориться в нём.

И боль от всех этих слов «руками не потрогать, словами не назвать». Это – обжигающий холод внутри, от которого горячо глазам. Это – горечь, как после