Хысов. В Хысове на пересыльном пункте нам дали направление ехать в Дрогобыч. Из Дрогобыча нас группой в двадцать человек направили в распоряжение Львовского коменданта, из Львова сюда, к вам.
Цыганков молчал, глядя на меня с каким-то непонятным выражением на лице. Коллега его – усатый кряжистый майор, так и пребывал всё это время в безмолвии.
– Сходите, Ситкевич, покурите. Нам надо с товарищем посоветоваться.
Я вышел в коридор и запалил папиросу. Курить я начал во Львове, когда обнаружил у себя, глянув случайно в зеркало, большую седую прядь.
Как-то странно себя ведёт сегодня Цыганков – не гоняет по деталям и подробностям с присущей ему въедливостью, даже слушал как-то отстраненно, как будто хотел ещё раз в чём-то убедиться или составить мнение. Не знаю, посмотрим.
– Заходите, Ситкевич, – в дверях стоял кряжистый майор, – присядьте.
Я присел.
– Товарищ Ситкевич, – голос Цыганкова был сух и строг, – по материалам Проверки вынесено решение о том, что вы, находясь в плену, вели себя достойно звания советского офицера и гражданина. Вы будете восстановлены в звании и допущены к продолжению дальнейшей службы без ограничений.
Я вздохнул. Формулировка какая-то странная, не совсем уставная. Да и чёрт с ним. Главное, всё! Всё закончилось.
– Есть только один нюанс, Николай Степанович.
– Что за нюанс? – насторожился я.
– Каковы ваши дальнейшие планы?
– Думал демобилизоваться и продолжить учебу.
– Хорошая идея, – одобрил Цыганков, – но мы вам предлагаем немного сдвинуть сроки её реализации. Вы будете откомандированы в НКВД. Конкретно – в Управление строительства Байкало-амурской магистрали, в город Комсомольск. Стране крайне необходимы грамотные специалисты на Дальнем Востоке. Послужите года три, – он внимательно взглянул мне в глаза, – а потом можете вернуться к своим первоначальным намерениям. Вам понятно?
– Так точно!
– Получите краткий отпуск, чтобы по пути в Комсомольск навестить мать.
– Спасибо, товарищ капитан. Разрешите идти?
– Минутку, – вступил в разговор усатый майор, – Цыганков тебе ещё устную благодарность объявить хочет. Персонально от СМЕРШа.
Я уставился на него непонимающе.
– Помните такого Панина Алексея Ивановича, – скупо улыбнулся капитан, – он пытался завербовать вас в РОА и разведшколу.
– Помню.
– Знатную отметину вы ему на щеке оставили. Отличная получилась особая примета, во многом по ней и вычислили. Давно охотились.
– Чем ты так его приложил то, лейтенант, – прогудел усатый, – и почему в щеку?
– Его же очками, товарищ майор. Хотел в глаз, но помешали. Разрешите идти?
– Идите, лейтенант Ситкевич, удачи.
Начало XXIв.
– Ломов, к тебе посетитель.
Странно, никто вроде сегодня не собирался. Оказалось – сестра.
– Привет, Илья!
– Привет, сестрёнка, – он обнял её, – как успехи в боевой и политической?
– Да всё хорошо. Ты как? Когда выписывают? У меня через два дня Последний звонок, ты придёшь?
– Конечно, приду! Сбегу через окно, если не выпишут.
– Правда?
– Обещаю! Как мама с папой?
– Да всё по-прежнему, у них как начнётся, я ухожу с собакой гулять, – не могу слушать.
– А ты попробуй наоборот, при тебе они не будут особо звереть.
– Думаешь?
– Конечно! А я выпишусь и присоединюсь к тебе, будем их разводить по углам, как боксёров на ринге, договорились.
– Ну, я попробую. Да, тебе тут Динка звонила, привет передавала
Илья промолчал.
– Так ты точно придешь на Последний звонок?
– Ну, я же обещал! В бинтах и гипсе буду сидеть в первом ряду.
Сестрёнка я счастливо засмеялась и убежала, унеся с собою купленный для Ильи сок. Он направился, улыбаясь, в палату. Хорошего настроения хватило ненадолго. В коридоре смотрели военный фильм, современный вроде бы. Илья прислушался. Какой-то замухрышистого вида старичок объяснял что – то девушке, советской снайперше, судя по виду. Снайперша была почему – то с макияжем и в гневе. «И что это вы, девушка милая, на постояльцев моих так взъелись, убить хотели. Они вон аж в сарайку от тебя сбежали. Ну и что, что власовцы. Молодые ведь еще, понимать надо. Сломали их в лагере, купили чем-то, бывает. Жизнь то она по всякому сложиться может. Проявить сострадание надо, понять, помочь». Актриса – снайперша кривила накрашенные губы и, вроде бы не очень соглашалась со старым мухомором. Но Илья не стал ждать, чем там у них дело закончится. С неожиданной для себя яростью он подскочил к телевизору, с корнем выдрал штепсель.
– Смотрите тут, бараны, фуфло всякое! Власовцев, предателей тут оправдывают, облизывают. А другие молодые – не ломались!
– Ты чего, парень, чокнулся что ли? Или колес пережрал. Иди отсюда, не мешай людям культурно отдыхать, – это интеллигент из «люксовой» палаты вякнул.
– Футбол смотри. Или Бузикову там, из передачи «Дам двум».
– Указывать будешь? Ты кто такой вообще? – злопамятные утырки поднялись с угрожающим видом.
Илья схватил табуретку, изготовился.
– Илюша! Ты чего, сосед, – неожиданно подошел сзади отставной майор, сопалатник Ильи, – давай я помогу тебе табуреточку на место поставить. Пойдем, покурим, не стоит оно того.
Курить Илья не пошел, свернул в палату.
«Вот ведь суки! Вливают в мозг людям такое дерьмо постепенно. А те хавают. Ия хавал! И не обращал внимания. Есть, конечно, современные фильмы, достойные даже советского кинематографа, «Брестская крепость» та же. Но их мало, как их мало, пальцев на одной руке хватит, чтобы пересчитать. А остальные шедевры – такие вот, как в коридоре. Делаа…»
50ггXXв.
Говорят, что такое бывает перед смертью. Жизнь вспоминалась картинками, а я все смотрел на Нее, не отрываясь. Любовался лицом, улыбкой, непослушными локонами растрепавшейся прически. Смотрел так долго, что это уже становилось неприличным. Плевать! Это именно для Нее, ради встречи с Ней я прошел через ад.
Жгучий, нечеловеческий холод промерзших окопов. Сапоги и перчаточки.
Голод, грызущий внутренности, как крыса. Товарищи, лежащие друг на друге вповалку. Тиф.
Собаки, яростно хрипящие, догоняющие. Злоба звериная и людская. Боль.
Уголовники, рвущиеся добраться до горла. Спина товарища, прижатая к моей спине. Заточка.
Допросы, проверки, допросы. Седая прядь
– Николай, хорош уже на Катьку пялиться, отвлекись немножко, вон Толик песню новую исполняет
Еще не слышно грохота,
Живет спокойно Брест,
Еще дрожит от хохота
Кинотеатр "Прогресс",
И небо не расколото,
И в мире тишина…
Лишь завтра скажет Молотов:
Война…
На Дальнем востоке я чуть не спился. Служебные обязанности не занимали много времени, а все пережитое требовало забвения. Дошел до того, что трясся весь – руки, ноги, голова, как заводной паяц. И не я один, многие бывшие фронтовики дали себе волю. Не могу их за это осуждать. Судьбы у всех – на десяток повестей хватит. Были, правда, и смешные моменты. Японец один в гости нас, троих
