Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
убийца. Давай признавайся! Тогда тебе послабление выйдет.
– Так не в чем признаваться. Такой грех на душу взять не могу…
– А какой можешь?
– Да никакой. Это я так. К слову…
– А почему пьян?
– Вовсе и не пьян. Просто лук ел. Очень он от заразы помогает.
– От какой ещё заразы? – опешил Яблочков.
– Простуды всякой, – объяснил дворник. – Я ведь целыми днями на улице стою. А народец мимо меня так и шкандыбает. И каждый носом шмыгает. А некоторые ещё и кашляют.
– Что за народец? Кого-то подозрительного сегодня приметил? Может, кавказца?
– Кавказца, да, видел. Как раз сегодня. В бурке и папахе.
– Куда шел?
– Не шел. Ехал на лошади. Офицер.
– Тьфу. Может, кого ещё подозрительного видал?
– Много кого! Здесь же рынок рядом. То нищие снуют, то тряпичники. Каждый божий день.
– Я про сегодня спрашиваю, – перебил Арсений Иванович. – Сегодня кто показался подозрительным?
– Говорю же, нищие. Гурьбой спозаранку шли.
– Во двор не заходили?
– Нет. Зачем им во двор? Им собор нужен, христарадничают они там.
– Народа в доме много живет?
– Да нет… Сейчас только Чванов. А теперь, получается, и он съехал.
– Остальные жильцы где?
– На дачах. Вот-вот вернутся. Детишкам-то по гимназиям пора…
Яблочков приуныл. Если в доме никто не живет, значит, никто в окно не смотрел.
– А Чванов со своей кухаркой ладил?
– Вроде да.
– Часто ругались?
– Не знаю, не слышал.
– А что он был за человек?
– Скупердяй, каких поискать. Нас, дворников, ну вы знаете, поздравлять положено с Пасхой и с Рождеством. Так вот, придешь к нему и ждешь-ждешь, и ждешь-ждешь. Потом наконец Дарья рюмочку принесет и целковый. Другие-то жильцы трешку, а кто и пятерку дарят.
– Семьи у Чванова, так понимаю, нет.
– Почему нет? Жена, правда, померла. Давно уже. А сынок жив-здоров. В кадетском корпусе учится. Хороший мальчишка. Всегда здоровается…
– Сколько лет?
– Четырнадцать или тринадцать. Точно не знаю.
– Как звать сына?
– Иваном.
– И где он сейчас?
– Вроде бы в лагерях. Да вы у Дашки спросите, она точно знает.
В бывшую столовую вошли четверо мужчин: один походил на фабричного, на втором красовался вицмундир студента Технологического института, третий походил на мелкого чиновника, четвертый – на извозчика.
– Здравия желаю, – сказали они Яблочкову.
– Ну наконец-то! – с гневом воскликнул он. – Где вас черти носят? Я же приказал ехать за мной.
– Приказать-то, приказали, – вздохнул «студент».
– …только прогонных не дали, – вторил ему «чиновник».
– Пришлось бегом, – пояснил задержку «фабричный».
– А с Большой Морской путь неблизкий, – закончил «извозчик».
– Что вы здесь забыли? – спросил, растолкав вошедших, полицейский пристав.
– Это агенты сыскной, – пояснил Яблочков.
Штат сыскной полиции был невелик – двадцать два человека, включая четырех канцелярских работников. И конечно же, побороть преступность в Петербурге, население которого приближалось к миллиону, они не могли. Но в помощь штатным сотрудникам разрешалось привлекать людей со стороны. Их и называли агентами. Платили им сдельно, только за выполненные поручения. Большинство агентов сотрудничали с сыскной полицией не один год и были столь же профессиональны, что и штатные сотрудники.
– Описание икон составили? – спросил у пристава Яблочков.
– Конечно. Заодно ещё раз допросил Павлухину. И теперь абсолютно уверен, что она невиновна.
– А я вот нет. И потому её арестую.
– Но я же сказал… – запротестовал пристав.
– Восемьдесят процентов преступлений против хозяев совершают их слуги, – с интонацией учителя напомнил ему Яблочков.
– И где же тогда заклады? Куда она их, по вашему мнению, спрятала? – возмущенно спросил пристав. – В квартире мы всё обыскали.
– А вдруг на чердаке? Вдруг в подвале соседнего дома?
– Ерунду говорите! Понапраслину на меня возводите! – возмутилась Павлухина.
– Может, и понапраслину. А может, и нет. В съезжем доме посидишь, пока не разберемся.
– Господин Яблочков, я на вашем месте арестовал бы не Павлухину, а дворника, – стал настаивать пристав.
– А вот с этим согласен. Его тоже отведите в кутузку.
Прокопий, услышав про съезжий дом, рухнул на колени:
– Помилуйте, ваше благородие.
– Городовые, исполняйте, – приказным тоном велел Яблочков. – Так, теперь что касается вас, господа агенты. По конторской книге и описи икон, что составил господин пристав, проведите розыски в ломбардах, у ростовщиков и известных вам скупщиков краденого.
* * *
1872 год
План завладеть медальоном брата Дерзкий вынашивал с этапа в Сибирь, куда шёл, скованный по рукам и ногам.
До Нижнего Новгорода каторжники и ссыльные ехали по железной дороге. Там их посадили на пароход, на котором они доплыли до Казани, где им положен был отдых в пересыльной тюрьме. В таких тюрьмах содержали не только приговоренных к Сибири, но и осужденных по более мелким преступлениям.
Ночью чья-то грязная рука потянулась к медальону на его шее.
– Убери клешню! – рявкнул Дерзкий. – Иначе пальцы откушу.
– Да я только посмотреть, – примирительным тоном сказал щуплый осужденный Петька Малюга, который отбывал тюремный срок за изготовление фальшивых денег. – Там ведь картинка внутри? Так? А на ней офицер с березкой?
– Откуда знаешь?
– Так я этот медальон разрисовывал. Вернее, два их было. Заказчик от чахотки умирал и хотел сыновьям по медальону оставить на память. Из-за болезни уж очень капризным был. Позировать не захотел. Мол, старый уже. А хочет, чтобы сыновья его помнили молодым. Потому принес мне свой юношеский портрет, где он ещё подпоручик и сидит у себя в кабинете, а за его спиной раскрытое окно.
– Знаю я этот портрет, – буркнул Дерзкий.
– Так значит, ты его сынок?
– Не твое собачье дело.
– А шифр-то разгадал?
– Какой ещё шифр?
– Сними-ка медальон.
Дерзкий снял его с шеи. Малюга достал из штанов лупу:
– На, гляди, видишь березу?
– Я её и без лупы вижу.
– А то, что на портрете березы нет, обращал внимание? Там за окном дорога, вдоль неё деревья, а вдалеке церковь. А на медальоне твой папашка велел нарисовать только березку. Осеннюю, желтую, почти облетевшую. А сколько на каждой из веточек листьев, самолично мне указал.
– Дай-ка лупу.
Дерзкий навел её на березку:
– Вижу восемь парных веток. На самых верхних ветках слева один листок, справа восемь. Чуть ниже слева два, справа восемь. Ещё ниже слева голая ветка, справа пять. В последнем ряду слева опять голая, справа четыре. И что сие значит?
– Дата.
– Дата чего?
– Дата смерти: 1828.05.04 – Одна тысяча восемьсот двадцать восьмой год мая четвертого дня. Именно так дату в документах пишут. И на могилах так раньше писали. Теперь-то наоборот, четвертого мая 1828 года. А на втором медальоне была зашифрована дата рождения. Там то ли тринадцатый был год, то ли четырнадцатый, уже не помню. А бумажку, где записал, давно потерял. Я ведь и
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
