изучая ее реакцию.
― Точно, ты же был участником группы в Чикаго.
Стоило отдать ей должное за то, что она проявила интерес и не позволила неудачному опыту испортить дружелюбную атмосферу, царившую за столом.
― Да, вроде того. Мы на самом деле просто зависли вместе. Только мне хотелось посвятить свою жизнь музыке.
― У тебя все получится, ― подбодрил Брэд.
― Знаю, ― ответил Паркер, в его словах не было ни капли сомнения.
― Между прочим, Нова очень талантлива, ― сказал Брэд, поворачиваясь ко мне. ― Тебе стоит посмотреть на некоторые ее работы.
― Ой, да брось, ― отмахнулась я от его заявления. ― Уверена, что у него есть дела поважнее.
Представив, как Паркер рассматривает мои работы, я внутренне содрогнулась. Мне нравились мои работы ― я хотела, чтобы их увидел весь мир. Мне просто не хотелось наблюдать за тем, как их изучает он... в моей комнате. В которой я хранила все.
Это было слишком... личное, и все, что я могла себе представить, это то, что он будет вынужден проявлять интерес к чему-то, что считает отстойным.
― Нет, я с удовольствием посмотрю.
Он проигнорировал мои возражения, и я заставила себя улыбнуться, отчаянно пытаясь скрыть неприятные ощущения. Наверное, мне стоило потренироваться перед зеркалом, чтобы контролировать выражение лица, когда он начнёт смеяться над некоторыми из моих рисунков.
― Вам двоим нужно чаще проводить время вместе, ― сказала мама. ― Нова всегда хотела брата.
И в этот момент мое отвращение вернулось. Я опустила взгляд на свою тарелку, не желая, чтобы кто-то еще видел мою реакцию на то, что она назвала Паркера моим братом. Последнее, о чем я думала, глядя на него, ― братские чувства. Когда я отважилась поднять на него глаза, он смотрел на меня отнюдь не по-братски. Но как только его голубые глаза встретились с моими, он отвел взгляд, заставив меня задуматься, не выдумала ли я это.
К концу ужина я надеялась, что он забыл о поступившем ранее предложении, но не тут-то было. Мы убирали посуду со стола, и прежде, чем я успела слинять, он остановил меня.
― Готова показать свои работы?
― Ох. Эм-м...
Я вытаращила глаза, что вызвало у него громкий смех. Я представила, что он не только играет на гитаре, звуки которой иногда доносились сквозь стены, но и поет. Не может быть, чтобы у парня был такой мелодичный смех, и он не умел петь. Глубокий древесный запах заполнил комнату и наполнил мою грудь теплом, заставляя чувствовать себя как дома, впервые с тех пор, как мы переехали.
― Не переживай. Если не хочешь, можешь не показывать.
― Обычно я никому не показываю свои работы, а тебе вроде как не оставили выбора, и ты не обязан делать то, чего не хочешь. Тем более у тебя есть планы.
― У меня есть время. Кроме того, мне интересно. И теперь мы одна семья, верно? ― пошутил он.
Я не нуждалась в подобного рода напоминания, потому что в данный момент задавалась вопросом, как будет звучать его смех, если я прижмусь ухом к его груди.
Я колебалась, в голове прокручивалось множество вариантов. Что, если он высмеет и возненавидит мои работы? Начнёт смеяться надо мной? Попытается успокоить и притворится, что ему понравились мои рисунки, хотя на самом деле думает, что они отстойные, а потом начнёт смеяться у меня за спиной?
Но затем он улыбнулся и сократил расстояние между нами, с каждым шагом возвышаясь надо мной. Сомнения исчезли, и я пошла у него на поводу. Прежде чем предоставился шанс передумать пробормотала:
― Конечно.
― Прелестно.
Я рассмеялась, качая головой от его энтузиазма.
Пытаясь успокоиться и вести себя так же непринужденно, как и он, я повернулась и направилась к своей комнате. К тому времени, как мы переступили порог спальни, мои ноги дрожали, дыхание участилось.
Успокойся. Успокойся.
― Блин, у тебя отличная комната, ― сказал он, оглядываясь вокруг.
Я вспомнила, как впервые оказавшись в квартире, попросила эту комнату. Мама не поняла моего желания, потому что всю стену занимало огромное окно, не оставляя места для шкафа. Ей не понять. Она не замечала естественного света, льющегося в окна со всех сторон. Её интересовало только, куда мы поставим мою кровать и огромный рабочий стол.
Но Паркер все понял.
― Готов поспорить, что утром ты с трудом покидаешь это место.
― Почему ты так думаешь?
― Утренний свет, проникающий через окна, должен быть вдохновляющим.
Неторопливо я улыбаюсь ему. Меня снова охватывает ощущение, что я дома.
― Да, ты прав, ― тихо соглашаюсь я. ― Именно в это время у меня получаются лучшие работы.
Он отвернулся от картины, висевшей на стене, и улыбнулся. В этот момент я поняла, что, возможно, мы с Паркером не такие уж и разные. Да, он более общительный, чем я, но уверенна, что нам в равной степени не хватает понимания. Не многие люди понимали своеобразные особенности творческой личности.
― Что это? ― спросил он, кивая мне за спину.
Я резко обернулась, готовая обнаружить кучу своих лифчиков или чего-то подобного.
Ещё хуже.
Стопка блокнотов загромождала мою тумбочку. Если я думала, что рисунки могут слишком много рассказать о моем внутреннем мире, то это было ничто по сравнению с той беззащитностью, которая переполняла меня при мысли о том, что он прочтет мои записи и стихи.
― Ох, просто кое-какие записи, ― отмахнулась я, пытаясь выглядеть беспечной.
― Интересно, ― сказал он, проходя мимо меня к куче бумаг.
Я приложила неимоверные усилия, чтобы не шлепнуть рукой по стопке, когда он провел пальцем по корешку верхнего блокнота.
― Можно?
Нет. Черт возьми, нет.
― Эм, конечно.
Стоп. Что?
Я перестала дышать, кровь прилила к ушам, пока он перелистывал страницы. Возможно, если я потеряю сознание от нехватки кислорода, то избавлю себя от наблюдения за тем, что он просматривает мои записи.
― Ты смотришь на меня, но не видишь. Ты слышишь меня, но не слушаешь. Зачем существовать, если настоящая я ― оболочка человека, которого ты на самом деле хотел?
Мое тело превратилось в один живой, вибрирующий импульс, когда я услышала написанное мной в его исполнении. Вот и все. Я готова была вырубиться и сделать все в сто раз хуже.
Он перевернул еще несколько страниц, а я замерла, словно статуя.
― Ты должна писать песни, ― наконец сказал он.
―
