весь 1933-й решающий год в Германии было проведено 39 кратковременных арестов советских граждан и 69 обысков на их квартирах. За тот же 1933-й, отмечает С. Кремлев, одних письменных нот германскому МИДу наркомат Литвинова подал аж 217, не считая, по выражению полпредства в Германии, «бесчисленных устных заявлений»54. Но главным, по мнению авторов отчета, была практическая сторона сотрудничества: «Советско-германский товарооборот в первые девять месяцев 1933 г., по сравнению с тем же периодом 1932 г., уменьшился на 45,7 %… Значительное сокращение всего товарооборота и особенно сокращение германского экспорта в СССР обусловили довольно сильное, абсолютное сокращение (на 61,1 %) активного для Германии сальдо советско-германского торгового баланса»55.
Коллективная безопасность
1933 г. стал действительно переломным, хотя прогерманская политика Советского правительства стала ослабевать задолго до прихода Гитлера к власти. Изменения начали происходить в 1930 г., когда наркомом иностранных дел стал Литвинов. Многие связывают эти изменения с личностью самого Литвинова[10]. Так, например, В. Молодяков пишет, что: «Германофобские настроения Литвинова… не были тайной»56. Наиболее отчетливо противоречия прежнего и нового министров иностранных дел СССР выразились в главном вопросе того времени — войны и мира.
Новый нарком был убежден в формировании единого фронта против СССР западными странами. Литвинов докладывал Сталину: «В настоящее время призывами к антисоветской войне не только пестрят газеты почти всех буржуазных стран, но ими полны выступления влиятельных политических деятелей и представителей делового мира. Об этом говорят не только в таких империалистических странах, как Англия и Франция, но и в только что допущенной в приличное империалистическое общество — Германии»57. При этом Литвинов не сомневался, что роль непосредственного исполнителя агрессии отводится именно последней.
Чичерин был прямо противоположного мнения. Он писал Сталину в 1929 г.: «Все эти нелепые разговоры в Коминтерне о борьбе против мнимой подготовки войны против СССР только портят и подрывают международное положение СССР»58. Но Литвинов, став наркомом, уже летом 1931 г. активно зондировал почву для заключения пактов о ненападении с Францией и Польшей. Твардовски из германского посольства в Москве докладывал в Берлин: «В России существует очень сильное течение, направленное на то, чтобы отойти от нас и сблизиться с Францией. Это сильное течение представлено в Наркоминделе в лице Литвинова. Русские в большинстве настроены недоброжелательно. Мы же целиком заинтересованы в том, чтобы не дать русским отойти от нас»59.
Нельзя сказать, что рост активности советской стороны в вопросах мира не имел объективных предпосылок. На закономерность возникновения новой мировой войны как следствия неизбежного кризиса капитализма Ленин указывал еще в 1921 г. Ключевую роль в будущей войне он отводил Германии. Это мнение разделяло большинство руководства СССР.
Показателен в этом плане и разговор американского бизнесмена Файлина с Микояном. В 1927 г. Файлин спрашивал: «в Советском Союзе… со столбцов печати правительство призывает к обороне страны, хотя, насколько ему известно, нет никакой опасности войны. Не желает ли советское правительство таким образом потушить оппозицию и объединить все силы страны, которые в противном случае не были бы объединены? (в ответ) Тов. Микоян указал… что, к сожалению, военная опасность гораздо сильнее, чем это представляет себе Файлин. В 1914 г. за несколько месяцев до войны никто не ожидал ее, но мы на опыте 1914 г. знаем, как подготовляется мировая война, и мы наблюдаем в современности те же процессы, и поэтому мы должны быть на страже. Если бы мы знали, что Советскому Союзу угрожает от войны так же мало опасности, как угрожает американскому капитализму от коммунизма, то мы были бы гораздо спокойнее»60.
Развитие событий подтверждало прогнозы вождя большевиков. В 1928 г. VI Конгресс Коминтерна пришел к выводу, что период стабилизации капитализма заканчивается и наступает новый, «третий период» кризиса капитализма, революций и войн. Через год начало Великой Депрессии показало, что предсказание Коминтерна о кризисе капитализма было пророческим. Кто должен был стать первой жертвой новой войны, сомнений в советском руководстве не вызывало.
Чичерин не разделял подобных опасений, тем более относительно Германии. Советское военное командование, в том числе М. Тухачевский, Я. Берзин, в свою очередь, в 1928 г. считало явно враждебными по отношению к СССР только Англию, Францию, Польшу, Румынию, Финляндию и Прибалтийские страны. Германия рассматривалось ими как государство лишь потенциально могущее примкнуть к антисоветскому фронту61. У советской стороны имелись весьма веские причины для этого: всего шесть лет назад закончилась интервенция, целью которой было утопить в крови Советскую Россию. Лондон, Париж и Варшава играли в этом ключевую роль. Не прошло и пяти лет, с того времени как У. Черчилль сколачивал новую интервенцию из стран лимитрофов, появившихся на остатках бывших европейских империй. А от Локарнского договора события отделяло менее трех лет. Очередное обострение отношений с Англией вошло в историю Советской России как «военная тревога 1927». На пленуме ЦК ВКП(б) в июле 1927 г. Сталин утверждал, что схватка с империалистами неизбежна в ближайшие годы, и ставил задачу: «оттянуть войну против СССР»62.
В текущий момент мир в Европе зависел от позиции Франции, настроения которой по отношению к СССР были далеки от дружеских. Так, в 1927 г. французское правительство блокировало попытку советского уладить спор о долгах и кредитах с Советским Союзом63. А в мае 1930 г. Бриан (министр иностранных дел) разослал лидерам европейских стран проект «пан-Европы» без участия Великобритании и СССР. Спустя полгода правительство Тардье ввело против России дискриминационные меры, больше похожие на экономическую войну: лицензированную систему ввоза советского леса, льна, хлеба, сахара, патоки и пр. Объяснялось это «советским демпингом», хотя в Марселе в это время зерно из Новороссийска и Таганрога стоило дороже румынского. Дискриминация вводилась даже вопреки интересам собственных промышленников. Так, председатель текстильного синдиката района Армантьера в то время сообщал: «В силу прекращения прибытия советского льна текстильная промышленность абсолютно не знает, какой темп производства ей придется взять». В итоге, в то время как общий советский импорт с 1929 г. к 1932 г. вырос на 26 %, а из Германии более чем в два раза, импорт из Франции, наоборот, снизился почти на порядок[11].
Только в 1931 г. французское правительство, опасаясь укрепления германо-советских отношений, само предложило проект пакта о ненападении и нейтралитете. Предложенный проект подразумевал под «территорией Франции» ее колонии и протектораты. Согласие на такую формулу, замечает С. Кремлев, было бы равносильно одобрению версальского колониального раздела. Проект не предусматривал пресечения белоэмигрантской деятельности на территории Франции, а также не упоминал о различных формах экономической войны. В этих вопросах Франция была вынуждена пообещать пойти навстречу требованиям советской стороны, и в августе 1931 г.
