XIII в., и в которых рассказчик принимал самое непосредственное участие. Сейчас мы можем только гадать, каковы были личные причины, побудившие Стурлу на склоне лет воплотить столь трудный замысел в жанре саги, по сути дела, не имея предшественников: может быть, он хотел очистить совесть или внятно сказать о собственной роли, или же раскрыть сведения, доступные немногим. Но, вероятно, он опасался также, что никто, кроме него, не сможет надлежащим образом поведать о пережитом, и чувствовал ответственность перед потомками. Так или иначе, композиция и манера «Саги об Исландцах» разительно отличается от композиции и манеры двух саг, записанных непосредственно перед ней, «Саги о Торде Какали» и «Саге о Торгильсе Заячья Губа». Стурла наверняка знал оба эти текста, записанные в период ок. 1271-1280 гг. Данные саги представляют собой жизнеописания родичей Стурлы — его двоюродного брата Торда Какали сына Сигхвата (ум. 1256) и его племянника Торгильса Заячья Губа (ум. 1258 г.): Стурла упомянут в обеих, причем автор второй из них, некто Торд Хитнесинг, оставил любопытные заметки о личных встречах с ним[17]. В остальном эти саги несходны. «Сага о Торгильсе Заячья Губа» Торда Хитнесинга — типичный образец пристрастной апологетики, когда почти все действия героя оправдываются, а его противники изображены в черном свете. Рассказчик «Саги о Торде Какали», напротив, сообщает массу негативных сведений как о протагонисте, так и о его врагах. Эта сага реализует другой распространенный в корпусе саг, да и в европейской культуре нового времени, стереотип, когда действия сторон оправдываются тем, что и те, и другие стоят на одинаково низком уровне морали. Квинтэссенцией «Саги о Торде Какали» служит эпизод, где Торд Какали велит составить длинный список (или свиток: rolla löng) своих обид и зачитать его перед конунгом Хаконом в присутствии главного врага, Гицура сына Торвальда, после чего Гицур подтверждает конунгу, что список Торда правдив, однако и ему, Гицуру, было бы нетрудно составить подобный. Для Стурлы Тордарсона, как показывает «Сага об Исландцах», ни наивная апологетика Торда Хитнесинга, ни циничная манера рассказчика «Саги о Торде Какали», предлагавшего «длинный список» человеческих мерзостей, были одинаково неприемлемы и не соответствовали важности задачи.
Читатель сам сможет увидеть и оценить, как развертывается «Сага об Исландцах»: Стурла совместил ранее опробованный им в «Саге о Хаконе Старом» летописный принцип росписи важнейших событий по годам с географическим принципом, характерным для родовых саг и для «Книги о Заселении Земли»[18]. В ряде случаев Стурла отдает предпочтение последнему и нарушает хронологическую последовательность событий там, где этого требует логика развития распри: отступления или забегания вперед всегда оговариваются. Время ключевых событий четко задано по церковному календарю, а прочие события сверены с ними и синхронизированы друг с другом. «Сага об Исландцах» расписана с неслыханной для своего времени хронологической точностью, что несомненно входило в задачу Стурлы: порой мы даже по оставленным Стурлой перекрестным ссылкам можем исправлять ошибки в позднейших списках саги! Нечего говорить, сколь благодарны Стурле современные историки, чтущие в нем великого собрата. В то же время филологи наших дней явно недооценивают литературной изощренности его текста[19]. Стурла, наверное, был бы рад тому, что ученые потомки воспринимают его прежде всего как человека, говорящего с ними на языке фактов, и пропускают стилистические приемы, понадобившиеся для того, чтобы убедить воспитанную на сагах древнеисландскую аудиторию в истинности рассказа. Но современный читатель, в том числе читатель-историк, извлечет из его текста куда больше информации, если прочтет его именно как исландскую сагу[20].
Одним из принципов любой саги является отбор материала: «Сага об Исландцах» концентрируется на тех событиях, которые меняют баланс власти в стране и скреплены причинной связью. Для поэтики родовых саг характерно совмещение двух планов — событий жизни рядовых людей и распрей вождей. В лучших образцах жанра два данных плана переплетены столь плотно, что все упоминаемые события сливаются в единый поток, подхватывающий выдающихся личностей и ломающий их судьбу. Этот фаталистический эффект в духе известного стихотворения, где враг вступает в город, не щадя пленных, «оттого, что в кузнице не было гвоздя», коренится в самом саговом письме, отбрасывающем детали, нерелевантные для понимания последующих событий. При этом оценка действий персонажей (не обязательно озвучиваемая рассказчиком) определяется тем, как они повлияли на судьбу более значительных людей и на развитие более важных конфликтов. Ср. такие стандартные, регулярно повторяющиеся в сагах ситуации, где некто не предупредил героя об опасности, хотя имел такую возможность, или подставил своей просьбой достойного человека, втянув его в распрю и т. п. Стурла сохраняет в «Саге об Исландцах» многоплановость рассказа, но использует разные схемы подачи материала. В части эпизодов показано, как действия рядовых людей перерастают в распри между целыми округами — данный шаблон можно считать заимствованным из родовых саг. В других эпизодах, напротив, показано, как конфликт между хёвдингами влияет на судьбу рядовых исландцев — данный шаблон свойствен, в первую очередь, сагам о недавних событиях. Но, в отличие от родовых саг, в тексте Стурлы личная судьба того или иного хёвдинга или успехи его семейства не являются предметом конечного интереса и не могут служить ориентиром для оценки событий. В «Саге об Исландцах» положительных персонажей нет, соответственно, поступки людей бессмысленно соизмерять тем, что они способствовали, к примеру, торжеству некого Торда над неким Харальдом, возвышению Западной Исландии в ущерб Южной или наоборот. Стурла, между тем, остро нуждался в способах выразить личное отношение к происходящему и направить читателя, внушив ему свою концепцию. Он прибег к трем приемам: 1) замаскировал ряд авторских комментариев, внедрив их в описание ситуации, 2) вложил собственные оценки в уста избранных персонажей, представив их слова как пророчества о будущем, высказанные в присутствии очевидцев, 3) выделил ключевые моменты ссылками на чудеса и знамения. Отступления последнего типа почти всегда связаны в «Саге об Исландцах» со скальдическими стихами, они в равной мере адресованы наивному читателю, понимающему все буквально, и читателю подготовленному, улавливающему за текстами, произносимыми призраками и скальдами прошлого, знакомые мотивы и литературные аллюзии из эддической, скальдической поэзии и саг. Нельзя сказать, что Стурла был первым рассказчиком саг, который прибег к данным приемам, но он, несомненно, применил их наиболее последовательно. Обратим внимание на некоторые неочевидные места.
В ряде глав «Саги об Исландцах» можно уловить печальную иронию автора. Так, в гл. 5 рассказывается о том, как два соседних бонда «не поладили, собирая ивняк на горе», и нашли «много иных причин для неприязни друг к другу». Как и положено в саге, сообщается об
