Пресвятой Богородицы. У Тинторетто лучше всего об этом, по-моему. Пятнадцать ступеней мгновенно преодолела Мария, тут это наглядно: она стоит в начале лестницы с матерью и смотрит на себя уже поднявшуюся наверх. И пространство любое подвластно, и времени для веры нет. Всех православных с праздником!
Мужчина и женщина. Мужчина снизу и вообще жертва, в новейшем тренде.
Никола сегодня фотографировал на даче.
А Сомову нашему Константин Андреичу в обед 150 лет, пора шею мыть, 30 ноября юбилей. Стал рыться в его картинках, вот этой не знал, никогда не видел, а ведь прелесть что такое. Березовая аллея как строй и страсть, метафора прихоти - русский выбор многообразен, друзья.
Сегодня мой дачный рай с двухсотлетними липами и соснами, носящимися между ними собачками и зеркалом пруда вдалеке превратился в ад, особенно к вечеру, когда все слилось в чёрное пятно - притихшие собачки, замершие в углу, пруд, где-то там он должен быть, деревья, больше неразличимые, ставшие темнотой, и холодный чай под носом, его тоже не видать и, главное, не разогреть: электричество вырубили ещё с утра, и с ним умерло все - и тепло в батареях, и вода в кране, в толчке и в чайнике, ничто не течёт, не греется, не светит, все кончилось, и в остывающем доме работает только телефон.
По нему я и пытаюсь проникнуть в электрическую контору, добиться от неё хоть какого-то спасения, ваш звонок очень дорог для нас, и в конце концов узнаю, что свет дадут в 11-53, это по первому звонку, а по второму в 13-53, потом в 15-53 и, наконец, в 17-53. И всякий раз это именно 53, высокая утешительная точность. А чем ещё сердце успокоится? Сегодня было внеплановое отключение, завтра будет плановое - с 9 утра до 8 вечера. На той неделе их было четыре дня, вынутых из жизни, о двух торжественно предупредили заранее, два стали нечаянной радостью.
Конечно, пора покупать генератор, но это деньги и возня при установке, и, главное, возня всякий раз, когда потребуется его включить: придётся осваивать ещё одну науку. Или не осваивать, но тогда звонить в контору: мужчина, что вы на меня кричите, я русским языком сказала - свет дадут в 17-53, ждите! - и вообще, имейте совесть: вас много, а я одна! Да-да, нас много, и это правильно, и хорошо жить общей жизнью со всеми, «там, где мой народ, к несчастью был».
Горделиво думая об этом, распрямляя плечи, я отправился на станцию заесть беду любимым кислым яблоком, бабки, лучшие в мире, еще ведь торгуют лучшей в мире антоновкой, но бабок уже почти не осталось, а антоновки не осталось вовсе; у двух торговок на фанерках лежала квашеная капуста в целлофане, да стояли какие-то банки с огурцами и груздями - прекрасными наверняка, но мне хотелось не их. Я повернул назад. «Мафия покупать передумала», - заливисто, чтобы я услышал, сказала одна товарка другой.
Прочёл сейчас: «Девушка выбирает мужские трусы в магазине HM — ничего, а вот мужчина с колготками по-прежнему обращает на себя внимание. Как будто колготки более интимный предмет гардероба, чем трусы».
И то правда. Женщина в мужских трусах до сих пор более приемлема для обыденного сознания, чем мужчина в женских колготках. Почему? - не спрашивайте, не понимаю. И уж совсем не понимаю господствующую убежденность, что человек в магазине покупает одежду непременно себе. Я мильон раз слышал вопли продавщиц, что «эти штаны вам малы», - трудно подсчитать, сколько нарушенных табу слилось в одном крике.
Прочел в ленте про минувший день, который «проебан, просран, провафлен». Автор язык чувствует, ряд у него грамотный, выстроен по нарастающей, от слабого к сильному. Самое мягкое здесь первое слово, матерное, проскакивающее, по-детски пустое, второе жестче, хотя в нем уже нет обсценности, но самое драматическое слово - третье, и мерзкое, и непристойное одновременно, а ведь оно не табуировано и может быть вставлено в публичную речь. Цензурируется только первое слово, но по сравнению с третьим оно сверкающе невинно. Это я к тому, что депутатские запреты мата бессмысленны и бессодержательны - непонятно, с чем борются эти глупыши.
Посмотрел "Грех" Кончаловского. Это о Микеланджело, плохой фильм, да. Юркая мандавошка, почему-то выдаваемая за величайшего гения всех времен и народов, прыгает между папой Юлием II и папой Львом Х, а также их многочисленными племянниками. "И средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он" - понятный заход, если с его помощью получается объяснить, как суетное и крикливое существо, думающее только про деньги, соединило небо и землю, реальный мир с идеальным, создав Большой стиль и определив культуру на столетия вперед. Но ничего этого в фильме нет, зато есть много унылого говна из сериалов про кровавое и коварное Средневековье. Обсуждать было бы совсем нечего, если б не история с гигантским мрамором, который спускают с горы каменотесы.
В этом сюжете есть звук и даже отзвук, и поневоле задумываешься, какой, и сразу понимаешь: ну, конечно, это "Колокол", новелла из "Андрея Рублева" Тарковского, написанная сценаристом Кончаловским. В фильме полувековой давности она играла ровно ту же роль, что и сегодня, - развернутой метафоры про творца и творчество: ведь мрамор сей есть бог. Как и колокол. В фильме про Рублева это было откровение. В фильме про Микеланджело - обрывок старой веревки, но он лучшее, что там есть.
Грустно, девушки. Вот так живешь и живешь, живешь и жуешь, "Едим Дома!", 50 лет прошло, даже больше, а колокол все звонит и звонит. О чем звонит, зачем звонит, по ком звонит, хз. Но спасибо ему за это.
Я не хочу, чтобы
