завистью. Тем, кто упрекал Сенеку, что между его философскими сочинениями и реальной жизнью лежит пропасть, он заявлял: «Мудрец делает даже те вещи, которые сам не одобряет», — и далее, цитируя других философов, но обращаясь к самому себе, добавлял:
«Ты живешь не так, как рассуждаешь», — скажете вы. О злопыхатели, всегда набрасывающиеся на лучших из людей! В том же обвиняли и Платона, Эпикура, Зенона, ибо все они рассуждали не о том, как живут, а о том, как им следовало бы жить. Я веду речь о добродетели, а не о себе; и если ругаю пороки, то в первую очередь мои собственные: когда смогу, я стану жить, как надо (XVIII, 1)[6].
Сложные взаимоотношения ученика и воспитателя завершились крахом. Сенека, понимая, что его усилия тщетны, в 62 году решает удалиться на покой, чтобы вести жизнь частного лица. Он говорит своему повелителю: «Но и ты, и я уже исчерпали меру того, что принцепс может пожаловать приближенному, а приближенный принять от принцепса» (XIV, 54)[7]. Сенека предлагает, так сказать, компромиссную сделку, которой, увы, оказывается недостаточно для спасения. Через три года философ позволит впутать себя в одну из самых знаменитых и сложных интриг античности — тот самый заговор Пизона, в котором две группы — сенаторов и военных — планировали покушение на Нерона.
Сенека повел себя, как бывало не раз, с гениальным двуличием. Он не присоединился открыто к заговору. Но вместе с тем не отправил обратно и не разоблачил посланника Пизона. А вот Нерон воспользовался удобным случаем, чтобы избавиться от наставника, начинавшего доставлять ненужные хлопоты. Он послал офицера преторианской гвардии на виллу близ Аппиевой дороги, где в тот момент находился философ, с категорическим повелением императора лишить себя жизни. О смерти Сенеки Тацит написал одну из своих памятных страниц. Стоит прочесть ее целиком:
Высказав это и подобное этому как бы для всех, он обнимает жену и, немного смягчившись по сравнению с проявленной перед этим неколебимостью, просит и умоляет ее не предаваться вечной скорби, но в созерцании его прожитой добродетельно жизни постараться найти достойное утешение, которое облегчит ей тоску о муже. Но она возражает, что сама обрекла себя смерти, и требует, чтобы ее поразила чужая рука. На это Сенека, не препятствуя ей прославить себя кончиной и побуждаемый к тому же любовью, ибо страшился оставить ту, к которой питал редкостную привязанность, беззащитною перед обидами, ответил: «Я указал на то, что могло бы примирить тебя с жизнью, но ты предпочитаешь благородную смерть; не стану завидовать возвышенности твоего деяния. Пусть мы с равным мужеством и равною твердостью расстанемся с жизнью, но в твоем конце больше величия». После этого они одновременно вскрыли себе вены на обеих руках. Но так как из старческого и ослабленного скудным питанием тела Сенеки кровь еле текла, он надрезал себе также жилы на голенях и под коленями; изнуренный жестокой болью, чтобы своими страданиями не сломить духа жены и, наблюдая ее мучения, самому не утратить стойкости, он советует ей удалиться в другой покой. И так как даже в последние мгновения его не покинуло красноречие, он вызвал писцов и продиктовал многое, что было издано; от пересказа его подлинных слов я воздержусь (XV, 63)[8].
Паулина, любимая супруга Сенеки, действительно выжила чудом, успев при этом заглянуть в лицо смерти. Впрочем, некоторые полагают, что она элементарно притворилась, будто жаждет умереть, изображая верность агонизирующему мужу. Быть может, это не более чем клевета. Между тем философ, увидев, что смерть от потери крови слишком медленна, принял цикуту в подражание Сократу и вошел в раскаленную парилку, где скончался от удушья. Ему было шестьдесят девять лет.
Еще многое можно поведать о Нероне. Хроники, посвященные ему, весьма колоритны. Они изобилуют жестокими, непристойными и анекдотическими деталями.
Из женщин наиболее заметное место в его жизни отводится Поппее Сабине, в том числе благодаря чисто авантюрному зарождению отношений между ними. К началу этой связи Поппея, первым браком сочетавшаяся с Руфием Криспином, римским всадником и преторианским префектом при Клавдии, уже была супругой Марка Сальвия Отона. В результате запутанной интриги в духе Боккаччо ей удается стать хозяйкой императорского дворца и занять место рядом с принцепсом, который окончательно потерял от нее голову и был готов разойтись с Октавией. В дальнейшем это обернется отвратительной вереницей событий, замешанных на клевете и мести.
Судьба Октавии, как и всех прочих врагов Нерона, будет столь же незавидна и несчастна: изгнанная в затерянный городок, она будет задушена преторианцами после того, как ей вскроют вены рук и ног. Ее отрубленная голова будет отослана в Рим, дабы муж воочию смог убедиться в точном исполнении своих приказов. В это время Поппея уже вдохновенно царит при дворе, создавая там атмосферу беспрецедентной роскоши и великолепия (Август и Тиберий презирали любую пышность; Калигула умер ранее, чем сумел реализовать свои экстравагантные фантазии; при Клавдии повседневная жизнь дворца приобрела, как бы мы сказали сегодня, «буржуазный» облик; Октавия, отодвинутая на второй план не любившим ее супругом, не имела ни единого шанса попытаться придать двору отпечаток собственной индивидуальности).
Именно с появлением Поппеи рафинированность и блеск впервые войдут в жизнь Нерона. Император благодарен ей за это, он воспевает в стихотворных строфах ее длинные белокурые волосы и кожу лунного оттенка. Римские женщины не говорят ни о чем другом, кроме как об этих волосах и этой перламутровой коже; каждый пытается разгадать и выпытать секрет ее привлекательности, кругом кипят пересуды и сплетни. Одно только перечисление излишеств, которые позволяла себе Поппея, ввергает искушенных римлян в растерянность.
Плиний Старший в своей «Естественной истории» пишет, что в каждой поездке прекрасную и капризную императрицу сопровождал караван из четырехсот ослиц, в молоко которых она погружалась, чтобы вернуть эпидермису несравненную белизну и свежесть. Ювенал[9] уверяет, что она пользовалась маской, чтобы защитить лицо от прямого контакта с загрязненной внешней средой и воздухом. Наиболее правдоподобна версия, согласно которой Поппея вечерами накладывала на лицо припарки и жирные мази, регенерирующие клетки, предвосхитив тем самым косметические процедуры наших дней.
Несмотря на такое явное самолюбование и на то, что уходу за своей внешностью Поппея уделяла колоссальное количество времени, она была женщиной умной и образованной. Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» подтверждает, что она «боялась Бога», и описывает ее как человека, «симпатизировавшего» еврейской традиции. Согласно другим источникам, Поппея, будучи любознательной и проницательной, вроде бы интересовалась христианством. Ее привлекала странность этой религии, которая преобразила в Бога бродячего пророка,
