— Эй! — кричу я.
Вчерашняя хулиганка замирает, воровато втягивает голову в плечи. Смотрит на меня. А потом прижимает к себе сумку и дает дёру.
— Да стой ты! — снова кричу, не удержавшись от смеха.
И перехожу на бег.
Глава 4
Марина
Когда я понимаю, что всё, кранты, догонит — резко разворачиваюсь. Достаю из сумки перцовый баллончик. Направляю на маньяка и щедро распыляю. Сердце колошматит в груди. Так бежала, что дышать больно, — легкие огнем пылают.
Он не ожидал атаки! Думал, я беспомощная легкая жертва? Как бы не так!
Мужик отшатывается, начинает кашлять.
— Не подходи! Мой отчим мент в станице, засадит — пикнуть не успеешь! — кричу я. — И вообще мне пятнадцать, извращенец! — Хватаю с земли камень потяжелее, размахиваюсь и...
— Ты с ума сошла?! Что это? Боже, щиплет как! — психует маньяк странно знакомым голосом.
В следующее мгновенье камень падает из моих рук. Туда же, вниз, устремляется и сердце! А потом и вовсе норовит вырваться наружу, так колотится. Кровь ударяет в щёки, голова крýгом. Капе-ец.
Но... Кто бы мог подумать, что это злое чудище в грязной, словно снятой с мертвого бездомного одежде — мой вчерашний спаситель?! Ой. Ой!
— Извини, я тебя не узнала. Думала, маньяк гонится. Сексуальный.
— Да кому ты, пигалица тощая, нужна! — рычит он на меня, отчаянно трет глаза.
— Знаешь, мы тут на трассе одни, мало ли... Ты не трогай лицо. А то хуже будет, — даю ценный совет.
Вместо благодарности бедняга шипит сквозь зубы:
— Это что было вообще?
Слёзы текут по его лицу. Имя всплывает в моей памяти, как поплавок в мутном болоте.
Данил. Даня.
Но Даней его назвать язык, разумеется, не повернется. Бежать бы мне...
— Перцовый баллончик, — смягчаюсь вместо этого. — Раз не узнал, значит, не часто на беззащитных нападаешь. Это внушает оптимизм.
— Ни хрена себе беззащитных! Вообще, когда в следующий раз решу кого-нибудь изнасиловать, надену противогаз! — зло выдает он.
Представляю его в обмундировании и смеюсь, что не слишком уместно в данной ситуации. Наверное. Ему больно, а я тут рядом ухахатываюсь.
— У нас в селе наконец-то завелся маньяк? Круть. Ладно, давай помогу. Да не три ты! Усугубляешь ведь. Промыть надо. Садись.
— Что-то нет у меня к тебе доверия. Не знаешь почему?
— У тебя выхода нет. — Склоняю голову набок, рассматривая его ботинки, в которых, наверное, ужасно жарко сейчас. Штаны заляпаны грязью настолько, что колом стоят от колен и ниже. Майка пропитана потом. Бедолага. — Не волнуйся, не первый раз буду промывать глаза.
— Я так понимаю, что в селе маньяк уже и до меня имелся. — Данил садится прямо на раскаленную сухую землю. Впрочем, его одежде уже ничего не поможет. — И многих вы, леди, ослепили?
— А нечего лезть.
Я устраиваюсь рядом, достаю салфетки, термос с молоком, воду.
— А шорт подлиннее у тебя нет? Авось пореже придется мужиков калечить.
— Нет, — отвечаю. — Вообще-то я имею право одеваться, как хочу. Наклони голову.
Промываю ему глаза сначала водой, потом молоком.
— Это что? — Он вырывается.
— Первая помощь. До скорой ты не дозвонишься. А если даже чудом и дозвонился бы, то приедет она часа через три. И то придется соврать, что ногу оторвало. Над раздражением глаз все только поржут.
Он нехотя слушается. Густой запах кожи и пота ударяет в нос, когда я наклоняюсь. Взрослый, мужской. Становится некомфортно находиться так близко, особенно когда здоровенная лапища Данила падает мне на поясницу.
— Руки убери, — говорю строго.
Он игнорирует приказ.
— Сделаешь хуже — получишь, — угрожает спокойным тихим голосом.
— Заманчиво.
Боже, неловко-то как. И вокруг ни души. А губы у него красивые. Мягкие на вид, правда сухие сейчас. Ресницы длинные, мокрые.
Я вновь лью воду из бутылки на его лицо. Кажется, он хочет пить, потому что неосознанно собирает языком капли с губы.
— Легче?
— Да вроде, — говорит неуверенно.
А потом глаза распахивает как-то неожиданно. Они у него голубые. Или нет, светло-серые. Я не успеваю разобрать: Данил начинает часто моргать.
— Такой большой, а разрыдался при девчонке, — говорю, отстраняясь и убирая его руку со своей задницы. — Стыдоба-стыдобища.
— Дай попить, — просит он хрипло.
Смотрит на меня, потом на мою грудь, живот, на шорты, которые и правда вдруг кажутся коротковатыми. Рядом с ним. На ссадину на коленке. Это как-то слишком интимно. Я тут же вспоминаю, как сидела на нём. Как он держал меня на руках... Смутившись, отворачиваюсь к сумке. Проверяю, близко ли баллончик. Мало ли что, если вдруг полезет — я среагирую и убегу. Кто знает, что у него на уме. А в округе, кроме дынь и персиков, и нет ничего.
Протягиваю ему бутылку. Данил бесцеремонно хватает и пьет.
— Эй, воды мало, скорость сбавь, — бурчу я.
Не реагирует. Тогда я пихаю его в плечо:
— Почти всё ушло на твои глаза. Оставь мне!
Он делает движение бровью, показывая, что на мою просьбу ему пофиг. Но прерывается, когда остается примерно четверть бутылки.
— Сцука, да, — блаженно шепчет беззвучно, но я считываю по губам. Он аж глаза прикрывает от наслаждения.
Жалость сжимает грудь. Жажда — невыносима. Нельзя отказывать людям в воде — эта пытка бесчеловечна. А Данил, судя по всему, намучился.
Я протягиваю ему персик.
— Мир?
Он хватает его, жадно вгрызается зубами, так что сок во все стороны брызгает.
Ну и манеры! Какой-то деревенский мужлан. Я закатываю глаза и поднимаюсь на ноги. Пора отчаливать.
Данил тоже встает. А потом быстрым движением забирает у меня сумку, заглядывает в нее.
— Эй, а ну отдай! Да как ты смеешь!
— Оружие, так и быть, верну в конце пути. А персики и воду я конфискую, — заявляет он. — За моральный ущерб.
— Мы так не договаривались!
Данил оборачивается ко мне. Глаза у него красные, как у черта. Взгляд злой. Волосы короткие, но сейчас слипшиеся от пота и взъерошенные. Действительно исчадие ада.
Я замолкаю на полуслове.
— Вот и ладушки, — кивает он, хищно улыбнувшись. Закидывает сумку на плечо. — Ножки и правда зачет. Ну бывай.
Данил разворачивается и идет вперед.
