телевизор, но Женя всё равно уловил, как медленно заскрежетала дверь.
Преодолевая усталость, Женя повернул в её сторону голову. Веки слипались, но бессильными глазами он всё равно увидел в дверном проёме двух призраков.
Привидения сотканы из плоти и крови, заросшие, перепачканы то ли землёй, то ли мазутом, либо дерьмом, в пропылённых лохмотьях, от них воняло могилой и потом, а жёлтые глаза торчали исподлобья с нелюдимым прожорливым взором. Оба привидения скалились, обнажая кровоточащие дёсна, схваченные пародонтозом заострённые зубы, которыми они часто клацали.
И Женя узнал этот звук, тот самый, который доносился из-под пола его съёмной хаты.
Внезапно за ними показалась ещё одна фигура, большая, на четвереньках, словно собака, обнажённая, поросшая густым волосяным покровом, она по-волчьи зарычала.
— Лёнчик! Сыночка! — От бабкиного ржавого крика чуть не треснула голова. — Подь сюды, я те капотыты припасла! Иди-иди, мой хороший!
И званое существо исчезло в тот же миг, как будто его и не было вообще.
— Пошли вы на хер! — только и смог сказать Женя слабым сиплым голосом.
И «призрак», судя по наличию молочной железы, женщина, резко рванула к Жене. Он вжался в стенку ванны, обороняясь обрубком, но её длинные тугие пальцы сдавили ему шею, а отращенные жёлтые ногти впились в кожу. Её вонючий рот приближался к его лицу, будто она готова была его поцеловать. Она припала жёсткими шелушившимися губами к его левому глазу и высосала из глазницы глазное яблоко. Из-за неприятного ощущения Женя задёргался и завизжал. На фоне мрачного церковного пения, удовлетворённого урчания и зубовного клацанья. Женя видел изувеченное нёбо женщины, её осклизлый обрезанный язык, но когда она зубами перекусила глазную нить, зрелище погасло навсегда.
Женя вопил истошно, из глазницы по щеке вниз бежала тёмная жижа.
Наська уже собиралась поживиться его вторым глазом, как вдруг пришла старуха.
— Имка! Наська! Суки! А ну не трог его! Нарожали вас, дебилов тупых! — рявкнула Нина Карповна. — Всё вам невтерпёж! Обождите чутка! Щас кровь сойдёт, отдам вам мясо! Бестолочи канючие!
Имка и Наська, видимо, побаивались старуху, так как виновато потупились и стремглав ретировались.
Старуха подошла, нагнулась, с больным прищуром рассматривая зияющую глазницу.
— Ат наглецы! Тц-тц-тц! — укоризненно качая головой, цокала бабка. — Не терпеться им отведать тея, Женечка. Ладно, надыть заканчивать всё это, а то оне тея живьём слопают! Эт ж оглоеды!
Нина Карповна ушла и вскоре вернулась с кухонным ножом.
— Я счас, милок, те кровь пущу. Шейку вскрою и усё, как говорится, и в твоей крови помоюсь. А то я уж неделю чешусь вся, тц. Кран-то не фурычит, тц. Сантехника Пашку звала, а он чатвёртый день в запое, гад, тц! Ещо неделю назад звонила ему, мол, приди, сделай. Приду-приду! Ага, пришёл! Никому веры нет. Чо за мужики нонче завелись?
Она не спеша натачивала точильным камнем затупленную кромку ножа.
— Твою голову вон этим отдам, сучатам. А тело на котлеты пущу, чой-то на гуляш, мослы на щи, хребет на холодец. Ты молодой, мясо по зубам. Это вон Серёжка зрелый жилистый был, часами выпаривала мясо, еле прожувала.
Скукоживаясь от её планов и вздрагивая от лязганья металла о камень, Жене вдруг захотелось обидеть старуху, бросить в её скалящуюся морду жёсткую издёвку, чтобы у неё давлением ушатало.
— Ты старая… гнилая… сука!.. — но получилось как-то безобидно тупо.
Нина Карповна злорадно хмыкнула, приставила остриё ножа к шее парня и сказала:
— Надыть жить по правилам! Ежли я сказала, значит, так быть и должно! — и, глубоко всадив наточенное лезвие, распорола кожу и рассекла сонную артерию и яремные вены.
Она вцепилась в чёлку Жени и запрокинула его голову. Горячая багровая струя фонтаном брызнула в стену, плеснула в ванну. Нина Карповна испытывала экстаз от трепыхающегося в предсмертной агонии тела и ощущала, как в её голове зарождается философский глубинный подтекст ко всему насущному, отчего правый глаз задёргался в восторженном тике.
Женя хрипел, испуская дух, молодость и мысли.
И когда смерть заглушила конвульсии, старуха ещё 15 минут возилась с его шеей, после чего небрежно отделённую голову она швырнула в коридор как ненужную деталь и надрывно закричала:
— Имка! Наська! Оглоеды! Жрааать!
В коридоре послышалась череда быстрых шагов, а после возня, скулёж и клацанье зубов.
Нина Карповна, поминая имя Господа всуе, вытащила липкое обескровленное тело Жени. За пару часов она успела расчленить его и рассовать мясо по мешкам, свёртками утрамбовать морозильную камеру, померить давление, похлебать щей, попить чая с пряниками, вернуться, раздеться и залезть в остывающую кровавую ванну, и, отдаваясь блаженной неге, она неожиданно вспомнила, что завтра пенсию должны принести, и от радости такой плотоядно оскалилась.
2023
Овраг
— Хуёво помирать зимой! — посетовал мой крёстный, дядя Пеня, выдроносый кислощёкий старец; вечно с пьяна зеленеет, пропах махоркой с ног до кончиков трёх волос, а мозолистые ладони отдают душком навоза.
— Руки мёрзнут! — подтвердил мой двоюродный брат Каштанов, редкостный идиот. — Вот вздумал зимой кончаться!
— Ага. Ни себе, ни людям! — сунул свой язык лысый тошнотный ухажёр моей бжихи, бывшей жены.
Каштанов утвердительно харкнул на половицы. Слюна расплющилась, расползлась, пузырясь.
— Во-во! Собака на сене! Он подох, а мы расхлёбывай!
— Что-то он — не он! Ни капельки не он! — с наигранной скорбью протянула моя бжиха.
Она промокнула скомканным платочком сухие глаза. В своём чёрном вульгарном наряде она напоминала паучиху. Собравшиеся в избе мужики крутили, выворачивая от искушения, глазные яблоки, охотясь за её тощими оголяющими ляжками, провисшей грудью, отляченными ягодицами. Аж дядю Пеню проняло, а ведь в портках давно завяло: ни желания, ни шевеления.
Престарелая плесень баба Клуня растеклась на табурете.
— Упокойники усе на одно лицо! — от её чесночного вздоха огонёк свечи потух. Загрубелыми руками обняла склизкое пузо, маленькую голову медленно набок завалила, нахохлившись, сидела и ждала, когда нальют.
— А завтрева заморозки обещали! — прогундосил мой отчим, он бесконечен как небытие и смутно походил на человека, будто бог сидел.
— Да-да, и ветрище, аж с утра! — поддержал его дядя Пеня. — Шквалистый!
— Твою-т!.. Ни се, ни людям! — завыл Каштанов в потолок.
— Лучше летом помирать! — сказала баба Клуня и потыкала пальцем мою щёку. — Потому что летом помирать лучше!
— А, можа, тяпнем? Помянем! — предложил блевотный ухажёр. — Ведь помер гнидой, а был человеком! Какой бы ни был! Но был! — Улыбнулся шакалом. Во рту у него полон двор гнилых зубов.
— Помянуть не грех! — сглотнув желание, заявила баба Клуня и снова продавила пальцем мою щёку. — Упокойнику токмо весело будя!
Дядя Пеня оживился, порозовел, вопросительно взглянул
