что по второму вопросу. Ай, да Солоха!
Солоха сейчас, вероятней всего, принимала кого-то из мелких депутатиков, и Савинкову оставалось надеется, что она не перекрасилась в красный.
Повешенный болтался из стороны в сторону, и Савинков сплюнул. Надоело. Но вешать приходилось — к красным им нельзя, боялись что повесят, вот и сознавались сами. А результат какой? И белые их вешали. Настроение Корнилова Савинкову не нравилось. Корнилов явно дрожал.
Он не знал куда повернуть полки и в этом смятении и в тоске генерала Корнилова по Индии и рушились планы белых. Борис Савинков сплюнул. Наверное, Индия многих погубила. Зачем жить такими туманами, когда есть реальные планы и реальные мечты? А реальная мечта у него была сейчас спасти хоть ценою жизни, жизни своих друзей — Ольги и Александра, спасти мать и спасти оставшихся сестёр.
Он помнил, как расстреливали Татьяну. Изнасиловали, потом расстреляли. Но нельзя было допустить убить мать. Он хотел к красным, но гарантий не имел, что над ним не поиздеваются там. И ему пришлось усмирить все свои желания, и наблюдать как Андрес рисует портреты. Наконец, Андрес осмелился к нему подойти снова, поругав себя за психоз.
Глаша дрожала всем телом — художник был повешен. Но Савинков настоял на этом, поскольку Андрес слишком явно занёс над ним кинжал.
— Я была поводом! — Рыдала Глаша на плече у Бориса. Тот сплюнул.
— Прекрати, дура. Я так не считаю. — Холодно сказал Борис. — Я точно знать не могу. Позавчера на меня тоже покушались. Я его отпустил к своим, тот задрапал к большевикам восвояси. Художник оказался шпионом.
…Глашу схватили. Долго издеваясь, расстреляли в одном из подвалов ВЧК, а Савинкова кони апокалипсиса уже мчали в Москву. Они проходили через оледеневшую Усманку, речку под Воронежем, и Борису невольно вспомнилась прошлая работа Андреса — "Переход Наполеона через Березину". Он ухмыльнулся, вспомнив либреттиста Деренталя, который сейчас шлялся неизвестно где. Вот о том, что Деренталь мог продаться большевикам, Борис меньше всего заботился. Негодяй, вероятней всего, отбивал в эти дни свою красотку жену Любашу от разного рода командиров и ротмистров. Савинков, представив Сашу дико засмеялся, посмотрев на оледеневшую речку.
Борису было жаль Андреса всё равно. Он хранил в памяти его главную картину. Но что-то вспомнилось про оперетту. Сейчас бы дуэт Бонни и Ферри послушать! И кто-то, будто угадав его мысли запел лихую песенку Бонни быстрым, метущимся баритоном.
орис поморщился, но поддался мужской слабости обнимая и тиская Глашу. В Париже Александр сейчас раздевал и ласкал Ольгу. Савинкову с чего-то вспомнилось про Париж. Но, глубоко вздохнув, мужчина поцеловал Глашу ещё раз.
Перед вечерним выходом, Борису пришло письмо от Александра Бельского, который писал о том, что они с Петровской живы, и пристроились на базе белых в Крыму. Сам Савинков в эту базу не верил. "Лишь бы не на долго", — подумал Борис Викторович, словно угадав что Бельский с Ольгой застрянут в Крыму на три года. Но хотя бы без изуверств — тех, что он видел сам не во снах. В жизни.
ОКТЯБРЬ НАСТУПИЛ
25 Октября 1917 года. Ранним утром Борис Савинков проснулся от того, что его разбудил молодой друг — юнкер Павловского училища Флегонт Клепиков. Флегонт был явно встревожен не на шутку. Эмоциональный Клепиков, который на деле доказал Савинкову, что он верный друг, выпалил как на одном дыхании:
— В Петрограде восстание большевиков!
Савинков не верил ушам. Он вскочил с постели в чём был — в рубашке и в трусах, и нижних брюках — и спешно, одеваясь, быстро умылся, почистил зубы и усы и принял боевую готовность. Приглаживая усы Бэ Вэ сел за рабочий стол, когда к нему вошла делегация из офицеров казачьего Союза, в котором он состоял. Попавший в водоворот событий Борис вопросительно в своей манере поднял бровь. И всё-таки Борис Викторович был рад, что отправил Бельского и Петровскую подальше от этих событий — в Крым.
— Чем могу быть полезен? — Спросил он.
— Мы пришли за советом. — Сказал высокий казачий атаман. — Мы решили не защищать Керенского.
Борис это предвидел. Он встал из-за стола, подошёл к молодому человеку, и, посмотрев ему в глаза в своей манере, спросил:
— А мне что делать?
Молодому человеку стало жалко Савинкова, и он, как бы извиняясь, пробормотал:
— Простите, что не сможем Вас защитить, простите. Вы нам нравитесь, но мы не можем…
И молодой мужчина, махнув рукой, покинул Савинкова со своими друзьями. Когда они ушли Савинков покрутил у виска, Клепиков только развёл руками как-то неловко улыбаясь.
— Ты слышал, Флегонт? — Подбодрил друга Борис. Они не могут! А нам с тобой, выходит, защищать Керенского вдвоём? Он ещё мне скажет, что не нужно.
— Тогда выход один. — Посерьёзнев, сказал Флегонт. — Спасать самих себя.
— Свои собственные шкуры? — Подмигнув другу, стоя у окна в пол оборота, — сказал Борис. Клепиков молча кивнул головой. Савинков думал было идти найти хотя бы генерала Алексеева, как к нему вошла вторая делегация в составе людей постарше.
…1917 год.
….восход на Дону начался.
Борис Савинков и Флегонт Клепиков спешили на Дон. Их дорога лежала через Воронеж. Приюта Савинков, чтобы переночевать, решил просить у Анны Николаевны. Он робко постучался в дом, испросить ночлега. Анна была ещё в трауре, и Савинков деловито спросил: — что случилось?
— Мужа убили. Если ты добрый человек, проходи. — Улыбаясь, сказала Анна Николаевна. Но улыбка ей дорого далась. Приём гостей случился через три дня после трагедии. И Анна не хотела никого видеть, а мужчин она после случившегося и вовсе боялась. Савинков заметил это, и сказал:
— Не бойся. Я просто так не палю из револьвера.
Пульхерия принесла самовар и плюшки.
— Очень хотелось бы на это надеется, барин. — Пульхерия сказала с сарказмом. Барин усмехнулся, но на всякий случай решил себя не выдавать, шикнув на Флегонта, который мгновенно вспомнил условия игры, тоже усмехнувшись. С другой стороны собирать про себя сплетни Борис Викторович любил всегда…
…. Кто к ней приходил этим сентябрём, Анна Николаевна так никогда и не догадалась. Хотя после суда над Савинковым, Зина узнала мужчину на портрете, но ради блага матери решила молчать.
— Надо же, он нас не тронул! — Удивилась Зина такому благородству Савинкова, и, всплакнув по нём после его смерти в 1925 году, перекрестилась.
старинная усадьба под Воронежем В. была прекрасной. Яркие беломраморные стены. Почти дворец! Историк и преподаватель истории в школе Михаил Венгеров любил здесь проводить свои дни за чтением книг и исторических рукописей, а также
