и слышно было все, что происходит на улице.
Заботы по хозяйству легли на плечи Мусы. Ибрагиму некогда было заниматься домашними делами. Деревенские коммунисты избрали его секретарем партийной ячейки, и он целыми днями до позднего вечера был занят работой. А работа была разная. Приходилось налаживать нарушенное гражданской войной хозяйство, бороться с остатками белых банд, выезжать с отрядами ЧОН[2] на ликвидацию кулацких восстаний. Муса тоже рвался участвовать в этой борьбе, но в свои четырнадцать лет он выглядел совсем маленьким — «кичкине», как прозвали его в Мустафине. Брат Ибрагим не хотел брать Мусу на боевые задания. Но Муса продолжал стоять на своем. Вместе с закадычными друзьями он отправлялся за отрядом, в расчете, что им удастся повоевать с контрой. Ибрагим возвращал «добровольцев» домой, а в следующий раз они снова отправлялись тайком вслед за отрядом ЧОН…
Уже стала налаживаться новая, свободная жизнь, как вдруг на Поволжье и соседствующие с ним области свалилась тяжелая беда. Засуха, недород двадцать первого года вызвали страшный голод, захвативший миллионы людей. Голод пришел и в Мустафино. Когда последние припасы в доме подходили к концу, Муса сказал Ибрагиму:
— Брат, всех нас тебе не прокормить. Я уйду в город…
Как ни уговаривал Ибрагим, Муса был непреклонен — он не хочет оставаться обузой в семье.
— Нет, Ибрагим, — решительно отвечал он, — тебе тяжело*.. Я должен идти…
И Муса ушел вместе с Зарифом, товарищем детских лет, пешком в Оренбург. На двоих они взяли краюшку зеленоватого хлеба, испеченного пополам с лебедой, накопали дикого чеснока и тронулись в путь, рассчитывая, что в дороге, в селах, им что-то подадут на пропитание. Но окна, в которые стучались ребята, оставались закрытыми. Это не была черствость — просто у хозяев не было хлеба, они голодали сами.
Почти две недели шагали подростки по голодной, сожженной земле, пока не пришли в Оренбург. Но оказалось, что в городе не лучше, чем в голодном Мустафине. Отовсюду стекались сюда толпы голодающих людей. В городе свирепствовали эпидемии холеры и сыпного тифа. Люди умирали на улицах, а живые, с ввалившимися глазами прохожие, опухшие от голода, равнодушно перешагивали через трупы…
Перед Мусой и Зарифом открылась трагедия города, захваченного голодом. Кто мог им помочь здесь? Сначала они питались арбузными корками, но сытости в них было мало — вода да зеленая горечь. Теряя последние надежды, они безнадежно слонялись по улицам в поисках пищи. Однажды Зариф попытался что-то украсть у торговки на Сенной площади, но его поймали и едва не убили.
Муса пошел на старую квартиру, где они жили с братом до отъезда в деревню. Там никого не застал: хозяйка несколько дней назад умерла от холеры, и подвал закрыли на карантин.
Так, вероятно, продолжалось два, может быть, три месяца. Муса и Зариф влачили голодную, беспризорную жизнь. Иногда их кормили в общественной столовой, открытой специально для голодающих детей. Но голодных было так много, а жидкий суп (в нем плавали одинокие листки капусты) варили в единственной полевой кухне. Но и он доставался им очень редко.
Днем два беспризорных подростка бродили по городу, а ночью забирались в шалаш на берегу Урала или в дощатые полки на Сенном базаре. А ночи становились все холоднее — настала осень. Ребята переселились в ночлежку, которую в Оренбурге открыли для беспризорных детей. Но и там было холодно — спали вповалку на голом полу, подложив под голову кулаки.
В довершение ко всему Зариф заболел тифом. Всю ночь он метался в бреду, и Муса больше всего боялся, как бы это не приметил дежурный в ночлежке: сразу же заберут и отправят в больницу. Муса то и дело подносил к воспаленному рту Зарифа кружку с водой, но больному становилось все хуже. Утром Зарифа увезли из ночлежки, и Муса нигде не мог найти своего друга, хотя обошел, кажется, все больницы, все холерные бараки и околотки. Своего товарища Муса больше никогда не увидел. Он остался один.
Вслед за пронизывающими холодными дождями пришли морозы. С утра крыши покрывались инеем, белела трава. Жить стало еще труднее: к голоду добавился холод. Муса нигде не мог согреться в ветхой своей одежонке, сквозь которую просвечивало голое тело.
Доведенный до отчаяния, Муса решился на самое крайнее — если не повезло Зарифу, может, удастся ему. Дрожащий от холода, он стоял на базаре и голодными глазами глядел на торговку, продававшую куски пирога. Муса плохо соображал и ничего не видел от голода, кроме пирога. Он не заметил, что за ним наблюдает какой-то военный.
— Муса! — окликнул его человек в солдатской шинели. — Ты что тут делаешь?
Муса вздрогнул от неожиданности. Это был тот самый редактор, к которому он приходил когда-то в редакцию «Кзыл юлдуз» со своими стихами. Муса был так смущен, что даже не обрадовался встрече.
— Не знаю, Исамбет-абый, — вяло ответил он.
Но Исамбет-абый и без расспросов уже понял, что произошло с Мусой.
— Вот что, — сказал Исамбет, — идем-ка со мной, может, что и придумаем. — Потом, усмехнувшись, добавил: —Ни воровать, ни просить ты не умеешь… Я все видел.
Он привел Мусу в Константиновские казармы, накормил его тем, что удалось найти из съестного, — военные тоже сидели на голодном пайке, — потом отправил Мусу в баню, а тем временем подобрал ему кое-какую одежонку. Бывает же такое счастье — бывший редактор всего несколько дней вернулся из Москвы, где занимался на политических курсах.
В ту осень при Татарском институте народного образования открылось краткосрочное отделение совпартшколы, куда Исамбет и устроил учиться Мусу Залилова. Занятия здесь чередовались с дежурствами, субботниками, а порой весь курс поднимали по тревоге среди ночи, и курсанты, забрав винтовки, отправлялись куда-то в станицы на ликвидацию кулацких восстаний, бандитских шаек. Все курсанты партшколы состояли в отряде ЧОН и находились на казарменном положении.
Курсанты совпартшколы тоже жили впроголодь, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что пережил Муса в прошедшие месяцы голодных скитаний.
Среди курсантов Муса был самым маленьким по росту и самым младшим по возрасту. Но он ревниво следил, чтобы его не обходили в дежурствах, заданиях, чтобы ему не делали никаких скидок.
В одно из ночных дежурств, когда Муса Залилов вместе с другим курсантом, Григорием Стрепетовым, несли патрульную службу по городу, они заметили двух подозрительных людей, тащивших к реке какую-то тяжелую ношу. Их задержали, доставили в комендатуру. В кованом ларце обнаружили золотые и серебряные вещи, золотые монеты царской чеканки. Задержанные — бывший оренбургский купец и его зять, бывший
