в голову замечательная мысль, которая требовала срочной записи, сунула я сковородку в раковину и пошла гений свой фиксировать. Для этого случая у меня пара запасных тетрадок в портфеле лежала. И так я, товарищи, увлеклась, что приезд родственников откровенным образом просохатила. Мама с Женей примчались такие радостные: бабушку встретили, сопроводили к деду, вечером нас ждут на торжественный приветственный ужин и всё такое. И тут мама зашла на кухню — а там сковородка в раковине и чайник с остатками воды, ещё тепловатый.
Что тут, граждане, случилось… Я, вы не представляете, просто прошла по грани между жизнью и смертью — это если вкратце оформить суть матушкиной речи. Даже Женя не помог. Нет! Больше не может быть и речи о том, чтобы ребёнка одного оставлять в этом страшном месте!
О, Господи…
НЕДОЗРЕЛЫЕ НОВОСТИ
Вечером я имела счастье… нет, несчастье… кхм… имела неудовольствие, так скажем, познакомиться со своей двоюродной бабушкой. Многие считают, что правильнее говорить «внучатая тётя». Но я лично категорически против. Тётя — это вторая линия удалённости по взрослой шкале, а бабушка — третья. Логика должна быть.
А потом, в моей личной классификации все мои тёти были очень приятными женщинами, а эта — нет. Возможно, раньше она была красивой. И даже, наверное, умной. С очень большой натяжкой — доброй. Но сейчас она превратилась в крайне неприятную особу, которая с трудом сдерживала себя на остатках представлений о правилах приличия.
Я улучила минуту и спросила бабушку:
— Ты уверена, что хочешь остаться? Может — к нам?
Она помолчала, сурово поджав губы.
— Ну, с братом-то пообщаюсь. А там посмотрим.
Мы сидели за, я бы сказала, претенциозно накрытым столом. Обсуждали всякое. Взрослые обсуждали, конечно же, я всё больше помалкивала в тряпочку. Хвалили Андропова, и что «он уж порядок наведёт». Поминали разные малоизвестные мне фамилии, в основном директоров известных магазинов и тому подобного, повязанных за прошедшие месяцы андроповского правления за хищения и взяточничество в особо крупных размерах. Многим ломились хорошие сроки, а кое-кто уже и получил.
Эх, ребята, знали бы вы что директора «Елисеевского» гастронома по этому делу в итоге расстреляют — вообще офигели бы.
Но на Андропова народ реально надеялся, я это ещё по первой своей детской памяти могу сказать. Некоторые шёпотом говорили, что он приведёт страну к порядку как Сталин. Что хапуг меньше станет, взяточников. Слово «коррупционеры» тогда не особо было в ходу.
Но были и другие темы — бытовые, родственные. И даже культурные — баба Люся завела. Она внезапно оказалась поклонницей балета и обсуждала постановки с большим апломбом. Бабушка с мамой явно тяготились. Да и я тоже. Искусство, оно, по-моему, нежности восприятия требует, а не такого вот надутого пафоса.
Дед Али не так давно бросил курить. Тяжело это, когда привычке несколько десятков лет, но единожды принятое решение он менять не собирался. А рука к карману сама тянется за пачкой! Курение — штука хитрая, на всякое подвязана: сосредоточиться — кури, расслабиться — кури, нервы шалят — опять кури… И дед вместо пачки сигарет (или уж портсигара, я не знаю?) начал носить в кармане коробочку монпансье. Подменил финал, оставив все привычные манипуляции: руку к карману протянуть, упаковку достать, открыть, один предмет из неё вынуть, сунуть в зубы. Говорит — помогает.
Вот и сейчас он вышел на балкон — конфету «покурить». Женя не курил совсем (какое счастье, а!), но вышел тоже. Я сидела на диване на противоположном конце комнаты и наблюдала сквозь тюль, как они разговаривают. Тихо совсем, конспираторы.
— А тебе, Оля, может быть телевизор включить? — спросил над ухом резкий бабы Люсин голос. Я посмотрела на неё:
— Благодарю вас, но я предпочитаю более интеллектуальное времяпрепровождение.
Простите, вырвалось. А у вас бы тоже вырвалось, если бы вы такое «выраженье на лице» увидели. Дескать — эвон, притащились родственнички из сибирских лесов!
Бабка сощурилась с эдаким «х-м-м-м…» В сочетании с голубыми тенями и огромным (огромным!) шиньоном (как она его носит, вообще…) впечатление производило совершенно убийственное. В пятидесятых годах она, наверное, была прям женщина-вамп.
Дед вышел с балкона (а Женя отчего-то нет), прошёл в соседнюю комнату. Было слышно, что он что-то говорит, слов не разобрать. До сих пор дед Али в разговорах сам с собой не был замечен, значит — телефон. Снова вышел на балкон. Они ещё немного поговорили и вернулись за стол.
— Ну что, можно и чай с тортом? — спросил дед, оглядывая всех, и внезапно обратился ко мне: — Ты, Ольга, как к чаю с тортом относишься?
Это было так неожиданно (я ж говорила, он детей в качестве людей, кажется, не очень воспринимал), что я брякнула:
— Весьма положительно. Уж, во всяком случае, с бо́льшим энтузиазмом, чем к чаю без торта.
Дед усмехнулся, и махнул рукой, прям как Гагарин из песни. И баба Люся вынесла торт. Самодельный. В смысле — самостоятельно выпеченный. Это по понятиям СССР прям был особенный шик и мастерство хозяйки, сразу поднимающий её на следующий уровень по сравнению даже с теми, например, кто смог урвать настоящий торт «Птичье молоко» (в одном единственном месте во всём Союзе продавался, ноу-хау какой-то московской кондитерской). Но, простите, не могу сдержаться и воткну-таки касательно этого торта гениальную ирландскую пословицу: «Видали мы лилипутов и покрупнее». Очень она мне нравится. Пословица. А баба Люся не очень. И торт у неё был на три с плюсом максимум.
Ну, хоть есть можно, и то ладно.
Женя всю дорогу к нам на квартиру шёл с таинственным покерфейсом. Флюиды военного городка на него так действуют что ли? Мы с мамой давай на него наседать: о чём он с дедом говорил? Сделал нам такие глаза — дескать, «не здесь».
Говорю, конспираторы.
На все замки заперлись, да ещё и от двери подальше в зал ушли, тогда только сказал: кажется, наклёвывается предварительная договорённость, рукопись мою передали кому-то, который должен передать её ещё кому-то (там вообще цепочка непонятно из скольки человек), и если всё срастётся, то может быть…
Блин, лучше бы уж вообще ничего не говорил. Я ж теперь на удобрения изведусь. Хотя, если б он не сказал, я бы извелась с ещё бо́льшей вероятностью. Вот же у писателей работа какая нервная, а…
И так я из-за этой договорённости-недоговорённости переволновалась, что до са́мого рассвета лежала, в потолок таращилась, гоняла свой керосин. И даже Васька не помог. Утром мама давай меня будить, а я — бревно бревном. Единственное, что смогла из себя выжать:
— Идите без меня погуляйте, я в пять утра только уснула. На лодочке покатайтесь, что ли. Романтика…
— А ты газ включать не будешь? — подозрительно спросила мама.
— Молока попью и всё, — я отвернулась, окукливаясь в одеяло. — Иди уже, медовый месяц, ты около меня сидишь! Сплю я, сплю…
ПРО КАКИЕ ПРО ПОКУПКИ
Уж насколько в «Выстреле» было всё замечательно со снабжением, но оставалась ещё такая штука как случай и удача. И именно в этот раз, когда мама с Женей пошли гулять без меня, увидели они магазинчик, в котором ещё не были, заходят — а там полотенца мейд ин Чайна лежат! Махровые, с розами! Надо ж так случайно налететь!
Нет, нельзя сказать, что в СССР кроме китайских невозможно было купить других полотенец. Наоборот! Но были они, как правило, двухцветные, бело-какие-нибудь, а рисунок вытканный и, по большей части, не особо изысканный. Пожизнерадостнее были полоски, но это уже дефицит.
А если подоступнее, то белые такие, махровые в шашечку, с одной-двумя голубыми или розовыми полосочками по краям и почему-то узкие и длинные, как рушники.
Вытираться-то, понятное дело, любыми хорошо. Но людям хотелось красоты!
А в Китае для советского потребителя закупали почти исключительно разнообразные розы. И были они вовсе не похожи на тот лютый трэш, который в девяностые будут на Шанхайке продавать. Ровно так же, как тонкий фарфор не похож на пластиковые тарелки. Петельки ворса были мелкие и очень приятные к телу. Служили эти полотенца не то что годами — десятилетиями, не выцветая от стирок. Куда потом этот изумительный домашний текстиль подевался, и почему вместо него полезла сплошная низкосортная кустарщина — для меня загадка.
Но это будет потом. А в восьмидесятые годы китайские полотенца считались самыми лучшими.
Кстати, на них на всех
