в помещение номер один и передайте Пуме-4.
Снова грубые окрики, удары прикладов. Наша группа двинулась по направлению к помещению номер один. Наши головы были закутаны одеялами, а правая рука каждого лежала на плече товарища, идущего впереди. Однако мы не дошли до места назначения. Нас подвели к кирпичной стене, выходящей на проспект Педро-де-Вальдивиа, выстроили лицом к ней на расстоянии пяти шагов друг от друга и приказали поднять руки вверх. Сзади в наши ребра уперлись дула автоматических винтовок.
Октябрьское солнце припекало довольно сильно, и мы начали покрываться испариной под одеялами. Становилось трудно дышать, плечи совершенно затекли от того, что мы стояли с поднятыми руками.
После того как мы около семи часов пробыли в таком положении без еды и питья, стоявший позади меня солдат окликнул меня по имени и добавил:
— Пошли, вонючий коммунист!
Мы вошли в административный корпус велодрома. Меня заставили снять очки, а какой-то человек, которого я не видел, так как мне к тому времени уже надели на глаза повязку, выхватил их и раздавил каблуком. Затем он сунул мне обломки со словами:
— Тебе уже больше не придется читать, сволочь. Возьми эти осколки, или мы сами отошлем их твоим детям после того, как тебя расстреляем.
Взяв обломки очков, я спрятал их в карман. Пинками меня втолкнули в одно из внутренних помещений. Там и начался «допрос».
— Раздеться, живо! — прорычал кто-то у меня над ухом. Резкий удар свалил меня на пол.
После того как я разделся, меня поставили лицом к стене и заставили упереться в нее руками и широко расставить ноги.
Стоя в этом положении, я глубоко прочувствовал точный смысл народного выражения «Болит, как от удара в пах». Следователи, которые до этого не задали ни единого вопроса, не спросили даже, как меня зовут, с воодушевлением принялись упражняться на мне, нанося один за другим точные удары ногами в пах. Я падал на пол, терял сознание от невыносимой боли и снова приходил в себя от новой порции ударов, на этот раз по ребрам и почкам. Одновременно один из следователей бил меня по голове, словно задался целью раскроить череп.
Не знаю, сколько времени продолжалось все это. Я был раздет, на глазах у меня была повязка, так что я ничего не видел, а только вдыхал запах собственной крови. Я чувствовал, как кровь струится по моим ногам. Кто-то вылил на меня ведро воды. Затем мне связали веревкой запястья и щиколотки. Я услышал характерный скрип блока и повис над полом, раскачиваясь на веревке, которой были стянуты за спиной мои руки и ноги.
Теперь пошли в ход «технические средства»: на смену ударам пришла пытка электрическим током, который подключали мне к языку, половым органам, векам, ушам, вискам и прямой кишке. И вновь ни одного вопроса, только ругательства:
— Коммунист вонючий! Предатель! Изменник родины! Русский агент!
— Это ты составлял «План Z»?[1]
Спустя некоторое время — не могу сказать, когда именно, — меня бросили на пол, развязали руки и приказали одеться. Наполовину лишившись рассудка, обливаясь кровью, я все еще с завязанными глазами нашарил руками одежду и кое-как натянул ее на себя.
И только тогда начался допрос.
Имя, фамилия, возраст, профессия, домашний адрес, причина ареста, место ареста, партийность — вопросы следовали один за другим.
Все это продолжалось буквально считанные минуты, после чего, изрыгая проклятия, следователь дал мне понять, что допрос закончен.
Без повязки на глазах, но с одеялом на голове меня отвели на трибуну велодрома, где уже находились десятки других заключенных, дожидавшихся, когда их отведут обратно на стадион. Их тоже уже «допросили».
Это были те же товарищи, с которыми утром я покинул стадион. Однако их лица были теперь искажены гримасой боли и страдания, носили следы пыток.
Среди «недопрошенных»
Посчитав, что их работа на этот день выполнена, палачи включили динамики, установленные в окнах комендатуры. Вновь раздались слова команд:
— Автобус должен покинуть территорию велодрома через пятнадцать минут.
— Лейтенант Лев, явитесь в комендатуру для получения инструкций относительно пленных.
— Вниманию карабинеров: старшему по званию установить посты на всей территории велодрома.
— Строго следить за тем, чтобы никто не отходил поодиночке.
— Лев-2, все пленные должны оставаться на трибунах, там где они находятся сейчас.
Тем временем мы гадали о том, что нас ждет впереди. Через несколько минут из комендатуры вернулся офицер, которого называли лейтенантом Лев, с объемистой папкой под мышкой. В ней находились «дела» заключенных, допрошенных в тот день.
По мере того как назывались имена, арестованные делились на группы: на допрошенных и на тех, кого «не успели допросить».
В группе прошедших допрос должен был находиться и я, однако мое имя назвали лишь в конце списка — оно фигурировало в графе «недопрошенных». Была еще и категория — «изолированные», у которых все время была повязка на глазах. Каждого из них конвоировали два солдата.
Я взывал к лейтенанту Льву, ко всем остальным Львам, но безуспешно. Никто не обратил на меня никакого внимания. Несмотря на то что меня уже подвергли допросу, я продолжал фигурировать в разделе «недопрошенных». Лишь позднее я узнал почему.
Длинная колонна заключенных медленно побрела в обратном направлении. Ее возглавляли женщины, которых пытали с особым зверством и садизмом. За ними шли «допрошенные» мужчины, затем, в отдельном строю, «те, кого не успели допросить», и, наконец, замыкали шествие «изолированные». Таких в тот день было не более десятка.
В результате усилий «команд умиротворения» некоторые заключенные не могли идти сами, их несли на руках товарищи. Часть арестованных, в том числе и меня, отвели в полевой госпиталь, чтобы оказать элементарную медицинскую помощь. Там мы познакомились с чудесами военной медицины: в паху у меня образовалась большая кровоточащая рана, все тело было покрыто кровоподтеками, голова гудела, словно пчелиный улей, но для облегчения моих страданий миловидная медсестра выдала мне… две таблетки витамина С!
По прибытии на стадион все заключенные были выстроены на гаревой дорожке напротив зловещего черного диска. Нас распределили по различным камерам, а женщин повели на старое место — в раздевалки бассейна.
Меня поместили в новую камеру, сказав на прощание, что на следующий день снова поведут на велодром для допроса.
— Не хватает одного заключительного штриха, — улыбаясь, сказал мне лейтенант Лев.
Я провел тяжелую ночь, тем более что камера была переполнена. Правда, я испытал радость от встречи со своими знакомыми, товарищами по работе, по партии. Это кажется парадоксом, но я еще был в состоянии испытывать радость, когда
