Книга Сочинения в трёх томах - О. Генри

Никаких особых иллюзий не имеет О. Генри и относительно социальной структуры «четырех миллионов» в Нью-Йорке. Показательны в этом смысле два этюда середины девятисотых годов — «Социальный треугольник» и «Костюм и шляпа в свете социологии», — в которых О. Генри с нечастой для него прямотой касается социального вопроса в Багдаде, что на Гудзоне.

В «Социальном треугольнике» Айки Сниглфриц, подмастерье в потогонной мастерской в нью-йоркском Ист-Сайде, «бледный, сутулый, невзрачный и жалкий, обреченный на вечную духовную и телесную нищету», почитает за великую честь, что может пожать в салуне руку Билли Мак-Махану, «политическому диктатору» их района — продувному боссу демократической партии, торгующему избирательными голосами таких бедняков, как Айки.

Во втором эпизоде Билли Мак-Махан, обогатившийся на политическом жульничестве и мечтающий теперь приобщиться к миру большого бизнеса, подобострастно жмет руку в дорогом ресторане Кортланду Ван Дюйкиику, нью-йоркскому миллионеру, который решил заняться благотворительной деятельностью в трущобном районе Ист-Сайда, где командует Билли.

В третьей и заключительной сцене Кортланд Ван Дюй-кинк объезжает в своей жемчужно-серой машине нищий Ист-Сайд, где он задумал блеснуть филантропией. Не на шутку растроганный собственным великодушием, он выходит из автомобиля и прочувствованно жмет руку — на американский манер — обитателю грязной улицы, воплощающему в себе «всю ее запущенность, нищету и убожество». Этот удостоившийся рукопожатия миллионера бедняк оказывается тем самым Айки Сниглфрицем, с которого начинался рассказ.

С очевидной сатирической злостью и вместе с тем с безнадежностью О. Генри рисует схему американского общества, как он себе его представляет: могущественного миллионера, пристраивающегося к нему политического воротилу и их общую добычу — темного бедняка. Взгляд О. Генри на господствующую социальную несправедливость скорее всего фаталистичен. Изобразив «заколдованный круг», он не пытается искать выхода. Возможность борьбы человека труда за свои узурпированные права, за переустройство общества на более справедливых началах писатель вообще не рассматривает.

В сходном плане написан и более поздний этюд «Костюм и шляпа в свете социологии».

Отпрыск столичных мультимиллионеров Ван Плюшвельт завязывает приятельские отношения с рабочим парнишкой. Нью-йоркский социолог, случайный знакомый рассказчика, приглашает его пойти поглядеть на сенсационное зрелище: юный богач в рваном свитере и потертых штанах играет в бейсбольной команде Фишхэмтона — рабочей окраины Нью-Йорка. Пресса подает знаменательное событие как некое торжество демократии, новую социальную эру. Высказываются предположения, что человечество вступило «в золотой век демократии», что наступила пора «всеобщего братства людей». Но куда же девался неимущий друг миллионера, недавний обладатель потертых штанов и рваного свитера? Внимательно поглядев, рассказчик обнаруживает его чинно сидящим в темно-синем корректном костюме и в элегантной панаме Ван Плюшвельта. О. Генри рисует все тот же порочный круг. Произошла, говорит он, только смена костюмов — все вернется на прежнее место.

Острие разбираемого этюда в сатирической насмешке О. Генри над рептильной, услужающей имущему классу прессой. Он также охотно высмеивает либеральных профессоров, объявивших этот мало что значащий маскарад великим достижением прогресса.

Таким образом, позиция, занятая О. Генри в нью-йоркских рассказах, его «гарун-аль-рашидовщина» и сказка о золушке-продавщице и принце в обличье нью-йоркского богача не могут считаться плодом наивного воображения; скорее это позиция создателя новейшего мифа. Высмеивая одни иллюзии, он сеет другие. Он знает, что город принадлежит обладателям денег и что шансы у его героев приобщиться к благополучию имущих весьма незначительны, если вообще существуют.

Зато он открывает своим героям доступ в некий условный, почти сказочный мир, в котором они сильнее, мудрее, счастливее, чем в мире действительном.

6

Едва ли можно понять до конца писательскую личность О. Генри и некоторые важные стороны его взгляда на жизнь, не коснувшись его «тайны». «Тайной» были три года в тюрьме.

Значение тюремных лет как подспудного, но могущественного фактора всей дальнейшей жизни О. Генри стало известно лишь после его кончины.

Писательская личность О. Генри окончательно сформировалась именно в эти три года. При всех несомненных чертах литературной преемственности американский писатель, вышедший в июле 1901 года из тюремных ворот в Колумбусе, «не совпадает» с веселым техасским фельетонистом 1890-х годов.

Несколько сохранившихся писем О. Генри к родным из тюрьмы показывают, сколь глубокое, не сравнимое ни с чем в его прежней жизни, ужасающее потрясение он там испытал.

18 мая 1898 года, в первом письме, которое ему удалось отослать, минуя тюремного цензора, О. Генри писал: «Никогда не думал, что жизнь человеческая может так дешево стоить. На людей здесь смотрят как на животных без чувства и без души… Рабочий день — тринадцать часов, и тех, кто не выполнит урока, ждет наказание. Иные из силачей тянут лямку, но для большинства это верная гибель. Если человек изнемог на работе, его волокут вниз, в подвал и подставляют под струю из брандспойта, бьющую с такой силой, что он теряет сознание. Потом доктор приводит несчастного в чувство и его подвешивают на час или на два за руки к потолку так, что ноги болтаются в воздухе. После чего он обычно согласен снова идти на работу. А если не сможет, его потащат в больницу, и там уже он приходит в себя или отправляется к праотцам — по обстоятельствам…»

О. Генри щадит своих близких. Описание пыток в тюрьме в книге Дженнингса много ужаснее.

«В больнице от ста до двухсот человек… — продолжает О. Генри. — Чахотка здесь заурядная вещь, как у нас дома насморк. Тридцать лежачих больных считаются безнадежными и еще сотни чахоточных среди тех, кто работает… Я старался смириться с тем, что я здесь, но нет, не могу. Не вижу решительно ничего, даже в будущем, что привязывало бы меня к жизни… Я согласен терпеть любые лишения и страдания на воле, но здесь — не могу…»[3]

В новом письме от 8 июля 1898 года О. Генри продолжает свое описание тюремных трагедий: «…Страдание и смерть повседневно окружают меня. Бывает, что по неделям каждую ночь кто-нибудь умирает… Самоубийство здесь вещь совершенно обычная, как у нас дома пикник. Каждые два-три дня мы с доктором среди ночи бежим со всех ног в чью-нибудь камеру. Обитатель ее рассчитался, наконец, с этой жизнью, отравился, повесился, перерезал себе глотку или еще что-нибудь. Обычно бедняга хорошо все заранее продумывает и действует без осечки. А третьего дня один бывший боксер сошел вдруг с ума и впал в буйство. Потребовалось восемь человек, чтобы осилить его. Мы семеро навалились,