как раз когда все закончилось. Я даже не удивлен: какой клуб, такой и сервис.
Два охранника — настоящих мордоворота — подошли к нам осторожно, бочком, словно опасаясь, что нам не хватило и захочется оторваться на ком-то еще.
— Что здесь произошло? — с опаской спросил один из них.
— Эти любезные господа, — ответил друг, отряхивая запачкавшийся рукав, — любезно согласились оплатить наш счет. Ну и вот это все, — добавил он, обводя рукой три пострадавших стола, диван и бокалы.
— Что, правда? — озадачился охранник.
Логично: двое из трех любезных господ были в отключке.
— А ты что, нашим словам не веришь? — уточнил я.
Охранник торопливо мотнул головой, даже опасаясь коситься в мою сторону. Умный, видимо.
— Просто понимаете, — зачастил он, — нужно, чтобы они сами подтвердили…
Я взглянул на пол, где, постанывая, лежал третий любезный господин.
— Подтверди.
— Да пошел ты!.. — буркнул он.
И это у нас-то плохие манеры? На смартфон давить уже не имело смысла. Так что я наступил ему на пальцы, недавно так уверенно сжимавшие нож. Пара его костяшек за каплю моей крови — вполне справедливая цена.
— Да-да-да! — мигом заверещал он.
— Так что они и заплатят, — резюмировал я, убирая ногу. — За ущерб. Ну и чаевые за невмешательство.
Надеюсь, силы дотянуться до кошелька ему хватит. Хотя уж с этим-то бравая охрана точно им поможет.
Переглянувшись, мы с Глебом направились к выходу — правда, по-разному: он бодро, а я стараясь не сдохнуть по пути. Вышли из вип-зала, пересекли танцпол, где безмятежно в одном ритме, как куча зомби, дергалась толпа, и оказались на улице. Холодный вечерний воздух ударил по телу, остужая все еще бурлящую кровь. Откуда-то по соседству несло горелыми покрышками и тянуло помойкой.
— Что за забегаловка, — поморщился я, сворачивая к машине. — Ни в одно приличное место из-за твоих выходок не попасть!
— Зато посидели на халяву, — невозмутимо отозвался друг.
Во рту стоял тухлый привкус прогнившего нутра — кто не пробовал, не рекомендую. Черт, а я думал, что с этим привкусом уже давно покончено. Но из-за одного поганца, который, как полоумный, гнал сейчас по трассе, меня укачивало все сильнее, и этот мерзкий привкус становился все ощутимее.
— Помедленнее, — скривился я, — не гони.
— Ты же знаешь, я не умею ездить медленно, — отозвался с водительского кресла Глеб, явно пытаясь положить стрелку спидометра.
Словно назло, кусты и указатели за окном начали сливаться в одну сплошную тухло-зеленую полосу. Теперь мутило не только от ощущений, но еще и от пейзажа.
— Я же прошу: не гони!
— Да что случится-то? — озорно бросил он. — Второй раз прав не лишат!
Конечно, не лишат — тебе же еще прошлые не вернули.
Вот же жизнь несправедлива. Пока я стискивал зубы и подыхал, этот полудурок пьянел от халявной бодрости, которую — вот ирония — обеспечил ему я. А у меня даже ругать его сил уже не было.
— Да ладно, — словно испытывая мое терпение, он продолжал выжимать педаль газа, — кто не любит быстрой езды?
Задница внедорожника моталась во все стороны, усиливая подступающую тошноту. А ведь ты даже не понимаешь, как тебе, дураку, повезло. Я бы тоже хотел просто гнать по трассе, экстремалить, как ты, и ни о чем не думать. Вот только ты вообще ни за что ответственности не несешь — даже за собственную жизнь. А я-то отвечаю за двоих: и за себя, и за твою неуемную душу. И ты даже не представляешь, как меня от этого мутит.
— Испорчу салон, — пригрозил я, — сам будешь отмывать.
— Что, так плохо? — Глеб покосился в мою сторону. — Может, тебе помочь как-то?
— Если у тебя нет скверны с собой, то ничем не поможешь. А у тебя ее точно нет.
Да и скверны сейчас надо много — кубиков десять, не меньше. Но таскать ее с собой… это все равно что носить в кармане ртуть. Скверна — вещь такая, ускользающая: из-под любой крышки пытается просочиться, из любой банки сбежать. Стоит оставить без присмотра — и вот уже ее нет. Поэтому просто так с ней в кармане не подходишь.
Двигатель грозно взвыл, когда Глеб выжал педаль газа вообще на максимум. Да блин, экстремал хренов!
— Смерти моей хочешь?
— Ты же знаешь, не хочу, — отозвался друг, — поэтому и гоню!
— Какая же у тебя раздолбанная логика!
— Какая есть! — парировал он.
Все — слова мне тратить надоело. Не понимаешь по-хорошему, поймешь по-простому. Пусть свою душу из-за твоей я почти не чувствовал, зато твою ощущал прекрасно — и сейчас мне ничего не мешало на нее хорошенько надавить. Следом его нога послушно дернулась и нажала на тормоз, сбавляя скорость.
— Понял, понял, — мигом отреагировал Глеб, замедляясь уже и сам. — А тебе нечего силы тратить, и так выглядишь как труп!
Я и чувствовал себя примерно так же. Хотя не тебе, конечно, про трупы говорить.
Пейзаж за окном тем временем сменился: и теперь, насколько хватало глаз, все пространство занимали щедро засеянные поля. А вдалеке виднелись мощные белоснежные стены Павловского молочного комбината — нашей семейной гордости. Да, пусть мы и не были аристократами в черти каком колене, зато карман не опустевал.
Что отлично демонстрировало село Павловка — часть обширного семейного поместья Павловских. Все дороги были отлично уложены, по обе стороны мелькали крепкие коттеджные домики. Во всем чувствовались достаток и уют — потому что у всего вокруг был добрый хозяин. И хотя крепостное право уже давно сменил вольный найм, поселяне сами в знак уважения называли отца Глеба барином — традиции из людей так легко не выкинуть.
Смартфон в кармане задергался, уведомляя о новом сообщении. Однако прочитать его мне не удалось — оно было удалено сразу же после отправки. И теперь в окошке непрерывно мигал значок, извещая, что дядя Николай пишет новый текст. Пишет и стирает, и снова пишет, и снова стирает — что же такое важное он хочет мне сказать, что не может подобрать слов? С этим у него обычно нет проблем.
Пока следил, как дядя набирает свое бесконечное сообщение, я и не заметил, что машина съехала на обочину и остановилась. Глеб молча повернулся ко мне, весь какой-то растерянный.
—
