Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28
самого себя. Вот каков замысел Отца: находясь в Абсолютном состоянии, создать ограниченные условия, чтобы через стеснение и неудобство побудить себя к изменению.
Теряя сознание, я ощутил увесистый шлепок по спине, рука у Лонгина, что и говорить, тяжелее булавы, финиковая косточка со свистом вылетела изо рта и упала к сандалиям Иисуса. Я смог сделать спасительный вдох. Глоток красного вина окончательно привел меня в чувство, и я, «уложив» на чаши весов с одной стороны интересного собеседника, а с другой — беснующуюся толпу нервных иудеев, принял сторону большинства и отправил Царя Иудейского на казнь.
Не простое это дело, судить людей, особенно если перед вами предстал Спаситель рода человеческого, Сын Божий, льющий в уши вместо оправданий слова Истины, так хорошо знакомые дома (я сейчас не о Вечном Городе), но столь чуждые сознанию здесь, в пыльном и крикливом Иерусалиме, городе иудеев, чуть что, кричащих без умолку: «Распни его».
Куб в кубе
Иной раз время, привычная для нас константа, незыблемое в четком ритме своих гулких шагов, пойманное на кончик стрелки, бегущей от цифры к цифре, словно цирковая лошадь по арене, бездушно и заунывно, в новый круг, раз за разом мимо застывшего шпрехшталмейстера, вдруг выбрасывает фортель, взбрыкивает, недовольное то ли свистом хлыста, то ли жидкими хлопками из зала, и окунает изумленного наблюдателя сначала в стремительный поток внешних событий, а затем, выставив вперед холодную ладонь забвения, останавливает мир, с зависшим в полушаге движением, прямо на полуслове и с солнечным диском, не желающим переваливаться через экватор. Желаете пример из жизни? Пожалуйте, вот он.
Я сидел (если угодно, однажды) на лавочке в небольшом сквере, название которого… впрочем, дальнейшее повествование не привязано к месту и могло произойти где угодно, скорее история о выкрутасах времени, а посему, как именовался сквер из десятка лип, не имеет значения, главное в нем — я и устроившийся напротив старик, привлекший мое внимание неординарной, я бы даже сказал, вызывающей внешностью.
Сложно представить, в какую эпоху модным было то невообразимое, во что укутался обладатель крючковатого тонкого носа, густых взъерошенных бровей, скорее обвалившихся, чем нависших, на юркие черные бусины глаз, в своем «укрытии», да еще и с моего места, почти незаметные. Желтоватого оттенка сморщенная кожа, казалось, вообще готова сползти со скул, но из последних сил удерживалась редким поседевшим скальпом, покрасневшим от натуги на голой макушке, да мясистыми, оттопыренными до нельзя в стороны огромными ушами, на которых намертво закрепился головной убор, название коего история утеряла безвозвратно ввиду древности представленного артефакта.
Этого «путешественника во времени», забредшего в мой сквер явно по ошибке, я застал за написанием некоего документа. Незнакомец макал настоящее гусиное перо в маленькую чернильницу, выполненную в бронзе великолепную антикварную вещицу, испещренную замысловатым орнаментом, сюжета коего я разглядеть не мог, хотя не сложно было догадаться о ее значительном возрасте и соответствующей ему стоимости. Пыльно-желтые листки бумаги, по которым с жутким скрипом, пугающим местных ворон, старик водил пером, приобретены им были явно не в ближайшей лавке канцелярских товаров.
Погруженный в свою работу удивительный персонаж довольно быстро ставил закорючки, ловко выуживая из чернильницы пером ее содержимое, останавливался на несколько мгновений, закатывал глаза под сень бровей и снова скрипел, поднимая в воздух только присевших на брусчатку мостовой птиц. Эта необъявленная «война» забавляла меня, вороны, сделав круг почета над сквером, заходили на посадку, пока задумавшийся старик подбирал нужную фразу, но стоило им коснуться трехпалыми лапками земли, гусиное перо возвращалось на бумагу и бедным пернатым созданиям, возмущенным подобным нетактичным обращением с их чувствительным слуховым аппаратом, приходилось взмывать в небеса. Жуткое карканье разносилось эхом по городу, и люди пожилого возраста, прислушиваясь к тревожному гомону, шевелили потрескавшимися губами: «Не к добру это, не к добру».
В некотором смысле они оказались правы, погода, с утра солнечная и безветренная, неожиданно начала кукситься, появились тучи, заставляющие дневное светило беспорядочно моргать, и знай я азбуку Морзе, вероятнее всего, смог бы расшифровать их послание жителям Земли, и в частности обитателям сквера.
Старик напротив, допускаю, в отличие от меня, знавал всякие приметы в совершенстве, ибо вслед за воронами, переставшими терроризировать город своими истошными воплями и исчезнувшими вдруг за слуховыми окнами чердаков, резко засобирался, начал складывать бумаги, собрал антикварные письменные принадлежности и… На сквер обрушился ливень, крупные и частые капли неистово заколотили по мостовой, звонко защелкали по листьям лип, забарабанили по крышам домов. Я едва успел раскрыть зонт, хотя плечи и голова были уже мокрыми, и поднял глаза на «чудного соседа», того и след простыл, на скамейке, подвергаясь водяной бомбардировке, сиротливо лежали забытые стариком исписанные листки. Не зная почему, я бросился к ним…
Чуть позже, сидя за столом в своей комнате, в тепле и сухости, мне удалось разобрать и прочесть уцелевшие части удивительного, как выяснилось, письма, адресатом коего ни много ни мало числился Аристотель, а автором… Хотя, постойте, просто наберитесь терпения и, прочитав сохранившиеся отрывки этого послания, все узнаете сами, я лишь позволю себе некоторые немногочисленные комментарии там, где это нужно. Итак…
«С величайшим вниманием, что самым особым образом требуют труды твои, и глубочайшим уважением лично к тебе, друг мой, перечитал в очередной раз (как ты помнишь, мы уговаривались делать это единожды в столетие) трактат «О душе» и, восхитившись наново широтой полета мысли величайшего из воплощенных, смог не согласиться с замечаниями Платона, кои он любезно оставил в виде «нота бене» на подаренном им мне экземпляре.
Количество дней, потраченных мною на раздумья, равно как и количество лиц, встретившихся на Пути, стало неприлично для и без того загруженной до предела памяти несчастного старика, посему встаю вослед за Великим (я о Платоне), как и печальная луна восходит на небосклон только тогда, когда дневное Светило благосклонно уступает ей место, удаляясь на «отдых» для наблюдателя Здесь, но восходя к радости таковой же Там, дабы высказать по интересующему меня вопросу собственное скромное и, вероятно, скудное мнение. В самом начале ты утверждаешь…»
Далее было пропущено две страницы (автор нумеровал каждую) и из-под замоченного, от того и выглядевшего бесформенным чернильным пятном уголка, на сухую часть листа выскакивало: «…познание души». Вот об этом-то я и хочу поведать, а в чем-то и поспорить с тобой, мой дорогой друг.
Далее шла страница, по большей части уничтоженная «небесной карой» в виде дождевого потока, оставившая нетронутыми даже не фразы, а отдельные лохмотья слов, как кочки на болоте, расположенные слишком далеко
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28
