их из него не вытягивала. Но раз за разом, когда беседа кончалась, Ричард понимал, что опять почти ничего не узнал о своем рыжеволосом ангеле.
– Ваша семья не возражает, что мы разговариваем наедине вот так, без сопровождающих? – спросил однажды он. Этот вопрос уже давно вертелся у него на языке, но Ричард молчал из страха перед любым намеком на возможное препятствие.
Пирошка улыбнулась и покачала головой.
– Нет-нет, – ответила она. – Моей семье вы нравитесь. Они рады, что я познакомилась с вами. Они хотят, чтобы вы остались с нами в Америке.
Сперва Ричард подумал, что ослышался. Обычно он избегал даже упоминаний об Америке, ведь говорить о конце их путешествия и расставании было слишком тяжело. Он был поражен. Он даже не знал, кто именно из пассажиров родственники Пирошки, и теперь, когда выяснилось, что они к нему расположены, Ричард немного устыдился, что не слишком ими интересовался.
– В самом деле? – спросил он. – Я польщен, но, Пирошка, ведь я моряк. Это моя жизнь…
Пирошка улыбнулась.
– Вы останетесь с нами в Америке, – сказала она. Это был не вопрос, а утверждение. Ричарда вдруг испугал ее непререкаемый тон.
– Я должен вернуться к работе, – сказал он.
Она улыбнулась и пробежала пальцами по длинным рыжим волосам, которые полыхнули пламенем. Ричард смотрел, как свет сбегает по ним и разливается по ее плечам, и ему казалось, что и он течет вместе с этим светом, будто его, безвольного, увлекает с собой водопад. Но усилием воли ему удалось вынырнуть.
Остаток дня Ричард провел в муках. Море стало ему домом, и моряцкая жизнь была по душе. Сможет ли он променять ее на неведомые мытарства поселенца? Разве разбирается он в земледелии или торговле? В чем он вообще разбирается, кроме как в канатах и парусах, узлах и такелаже?
Но как бы Ричард ни любил мореплавание, Пирошку он любил с куда большим пылом и упоением. Когда-то он с жаром отдавался своему делу, но теперь эта страсть сходила на нет, и Ричард спрашивал себя, была ли она столь же сильной, как та, которую он испытывал теперь к рыжеволосой девушке.
Целый день он не мог думать почти ни о чем другом. Мысли совершенно захватили его, он едва не свалился в открытый люк и с зашедшимся сердцем представил на миг, как переломал бы все кости, но никто как будто ничего не заметил и уж наверняка не сообразил бы предотвратить его падение. Все на корабле будто превратились в сомнамбул.
Отчасти это и помогло принять решение. Прежде большая вода и моряцкая жизнь будоражили Ричарда, но теперь он не осмеливался утверждать такое. Он больше не боялся перемен – он хотел им ввериться.
Быть может, он никогда больше не встретит такую, как Пирошка. Эта девушка стала для него важнее всего на свете. Он никогда бы не подумал, что кто-то способен побороться с океаном за его внимание и выйти победителем, но Пирошке удалось. Точно полная луна, она заслонила все.
Его сомнения будто растаяли вмиг. Все стало ясно как день. Какие бы новые трудности, лишения и опасности ни ждали его на диких просторах Америки, он справится с ними, пока рядом будет Пирошка.
Солнце зашло, и восемь ударов корабельного колокола возвестили окончание последней полувахты. Дождь лил весь день, и паруса висели безвольно, словно гигантские простыни на бельевой веревке. Все канаты и цепи, всё дерево и парусина влажно блестели, и вода капала с них на сырую палубу.
Ричард промок насквозь, но это не остудило его пыл, и он пробирался сквозь освещенные фонарями стайки пассажиров, ища Пирошку. И вдруг – вот она, еще прекраснее, еще оживленнее, чем обычно. Ричарду казалось, что в этой частичке вселенной по-настоящему живы только они двое.
– Пирошка, – сказал он. – Я хочу остаться с вами в Америке, если вы все еще этого желаете.
– Конечно. – Она улыбнулась. – Я очень рада.
Ричарду хотелось сказать так много, что слова будто спотыкались друг о друга, стремясь вырваться наружу, и он растерялся, лишившись дара речи. Он взял Пирошку за руку и поразился, какая она теплая, несмотря на ночную сырость и нескончаемый холодный дождь.
– Это не все, – продолжил он наконец. – Я хочу не просто сойти с корабля и отправиться со всеми вами в Америку. Я хочу отправиться туда именно с вами, Пирошка. Между нами есть нечто особенное. Вы ведь тоже это чувствуете?
– Да, да, – ответила Пирошка, и ее глаза сверкали как бриллианты чистейшей воды. Дождь стекал по ее лицу, но она все равно улыбалась, будто не замечая его. Капля сбежала с ее лба к кончику носа, скользнула по губам, покатилась дальше и, окрасившись алым, упала с подбородка. Ричард уже видел больных чахоткой, и его сердце свинцовым грузом ухнуло вниз. Он вспомнил, что судовой врач упоминал какую-то болезнь.
– Пирошка, – сказал он. – Любовь моя, вы нездоровы.
– Вы назвали меня своей любовью, – сказала она, а с ее подбородка стекала струйка крови. Слезы на щеках Ричарда мешались с каплями дождя.
– Да. – Его голос дрогнул. – А вы любите меня?
– Конечно, – ответила Пирошка. – Потому я и приберегла вас напоследок.
Ричард недоуменно нахмурился: что она имеет в виду? Пассажиры прекратили разговоры, команда прекратила работу, и, оглянувшись, Ричард увидел, что все на корабле безмолвно уставились на него.
Слышен был лишь тихий плеск волн, ударявшихся о корпус корабля, да скрип мокрых канатов и парусов. Внутри у Ричарда все оборвалось, его охватило нехорошее предчувствие. Это было похоже на сон, но он знал, что не спит. Все взгляды были направлены на него, и все молчали, будто зрители в ожидании начала спектакля.
Он понял, что с той самой минуты, как остальные переселенцы сели на корабль, он никогда по-настоящему не смотрел на них. Все они, за исключением Пирошки, были лишь блеклой серой массой.
Но теперь он разглядел их бледные, изголодавшиеся лица. Разглядел их водянистые покрасневшие глаза. Разглядел уродливые синеватые следы укусов, которыми были испещрены их тощие шеи.
Когда он обернулся к Пирошке – прекрасной Пирошке – она улыбнулась еще шире, так широко, что Ричард и представить себе не мог. Он едва успел заметить острые клыки – и она стремительно, словно змея, бросилась на него.
* * *
Когда я посмотрел на Кэти, на ее лице было хорошо знакомое мне выражение: необычное сочетание страха и удовольствия. Это выражение я всегда надеялся увидеть, заканчивая рассказ, ведь оно, подобно аплодисментам, означало удовлетворение. Теккерей тоже это заметил и позволил себе довольно неприятно осклабиться.
– Понравился ли вам мой рассказ? – спросил он.
– О да, – ответила Кэти, прижимая
