бросив вилку на стол, выскочил из-за стола и пошёл прочь к лестнице, ведущей наверх, в свою комнату.
Однако невидимая баррикада, выстроенная дедом, заставила его упереться в неё и не позволила пройти дальше.
– Так и знал, – сквозь зубы пробурчал Юлиан, чтобы дед не услышал.
Он знал все излюбленные приёмы деда, но это никогда не помогало избегать их.
– Меня твои принципы не волнуют, – произнёс сеньор Раньери. – А вот Сорвенгер должен пойти на эшафот, или, в худшем случае, сесть на несколько пожизненных. И твоё слово будет на суде едва ли не самым значимым. Поэтому у тебя нет выбора.
В любом другом случае Юлиана так заинтересовала бы поездка в Англию, в которой он никогда не был, что он уже сейчас собирал бы чемоданы. Но не сейчас, когда хотелось просто-напросто спокойной жизни и никакого выхода в свет. Тем более в такую даль, к куче незнакомых дядек в чёрных смокингах и не менее строгих пальто.
– Уедем завтра утром, – сухо произнёс сеньор Раньери и положил кусок сочной утки в рот. – И не вздумай выкинуть какую-то свою штучку вроде побега. Смело заверяю тебя – ничего не получится.
Хуже всего было то, что Юлиан снова прогнулся под дедом. В который раз.
Конечно, спалось Юлиану очень плохо. Он даже не был уверен, сомкнул ли глаза хоть на минуту перед тем, как с первыми лучами солнца в его дверь раздался громкий стук и ворвался дед, уже полностью одетый и готовый к путешествию.
Юлиан очень надеялся на то, что это сон, но дед, одетый в длинное и строгое клетчатое пальто, дополненное шляпой, из-под которой виднелись седые кудри, и держащий в руке железную трость, всем своим взглядом показывал, что это не так.
Юлиан был готов отказаться от завтрака, потому что кусок в горло совершенно не лез. Однако, сдавшись перед уговорами матери, всё же нашёл силы запихать в себя пару бутербродов. На большее его не хватило. К сожалению или к радости, сказать однозначно он не мог.
К семи утра они уже выехали на такси к вокзалу Грунндебайтена, откуда в восемь часов отправлялся экспресс до Парижа и, заказав билеты бизнес-класса, отправились в добрый (или не очень) путь.
Рельсы зашумели, и со скоростью ветра поезд отправился в неизведанную и таинственную для Юлиана даль.
Пейзажи зимней Европы мелькали за окном, меняясь чуть ли не со скоростью света, и Юлиан готов был погрузиться в них полностью, совершенно игнорируя существование сидящего напротив него деда, который попеременно то ел, то читал газету, то пил бренди.
Неплохо было бы соорудить занавес, отделивший Юлиана от стреляющих раз за разом в него глаз сеньора Джампаоло Раньери, но, скорее всего, своим взглядом прозорливый дед просверлил бы в нём дырку и всё так же продолжал бы смотреть на своего непутёвого внука.
Поочерёдно миновав Прагу, Мюнхен, Штутгарт, Франкфурт и Люксембург, дед наконец-то не выдержал и начал разговор:
– Ты так и будешь молчать? – спросил он.
Юлиан ответил не сразу, потому что всматривался в обильно идущий за окном снегопад, который почти полностью поглотил юношу.
– О чём мне говорить с тобой?
Деду явно не понравился ответ внука, потому что его лицо приобрело ещё более туманные краски.
– Мы не виделись с лета, а ты так и нашёл, что сказать родному деду?
– Только не надо играть со мной в силу родственных чувств. Что, к примеру, я должен тебе сказать?
– Не придумал слов извинений за свой бестактный побег? Или хотя бы слов сожаления? – дед нахмурил брови.
– Мне не за что извиняться, – сухо ответил Юлиан и снова уставился окошко.
– И всё? Не за что? Ты так отчитываешься за предательство семьи?
– Предательство? Я-то думал, что ты, напротив, будешь благодарен мне за то, что я освободил тебя от обузы в виде себя.
– Семья – это не обуза, – сказал дед явно заготовленную заранее фразу. – Семья – это всё, что у нас есть. Я уже семнадцать лет пытаюсь донести тебя смысл того, что самое главное и, не побоюсь сказать, единственное, что имеет хоть какое-то значение – это семья.
Юлиану казалось, что дед читает отрывок из какой-то книги, ибо очень складно и красиво он всё это говорил. Однако повернуться и проверить, так ли это, желания не было никакого.
– Когда-то ты поймёшь, что это правда, Юлиан. Не сейчас, я знаю это но, не хотелось бы, чтобы это наступило слишком поздно. Не настолько поздно, как случилось у меня. Нас и так мало – только я, ты и Франциска, и мы должны цепляться друг за друга. Ибо это всё, что у нас есть.
Юлиан стиснул зубы, ибо он не хотел слушать эти бессмысленные лекции.
– Я всё это время хотел сказать тебе кое-что, – осмелился Юлиан и повернулся к деду, чтобы был возможность смотреть в его глаза, произнося эти слова. – Когда я жил в Свайзлаутерне, у меня наконец-то появилась настоящая семья. И ей была Ривальда Скуэйн.
Сеньор Раньери не сразу осознал смысл слов внука, однако Юлиан рассчитывал, что его реакция будет куда хуже.
– Ты не понимаешь, что говоришь, Юлиан, – отмахнулся дед. – Чем таким она запудрила твои мозги? Почему ты поклоняешься ей, как иконе?
– Она многому меня научила. Она показала мне дорогу в жизнь и изменила меня. Я стал взрослее. Я научился побеждать и научился с честью проигрывать. А что дал мне ты?
– Я пытался научить тебя осознавать важность семьи!
– Я бы понял это, но только если бы ты мне не внушал это раз за разом! Меня начинает тошнить от слова "семья". От какого-то невидимого долга друг другу… Рад теперь, что её с нами не стало? Снова можешь держать меня в клетке и при себе…
Сеньор Раньери опрокинул бокал бренди залпом. Юлиан не знал, какие чувства сейчас испытывает дед, но сейчас наблюдал один из тех редких случаев, когда в его глаза прокралась грусть.
Юлиан понимал, чем эта грусть была вызвана, но извиняться не собирался, ибо своей неправоты и близко не осознавал.
– О какой клетке ты говоришь? – спросил сеньор Раньери.
– О той, в которой я находился до осени. И той, в которой нахожусь сейчас.
– Свободы захотелось, дорогой внук? Хочешь ступить по намеченной дорожке своего отца? Того, который в поисках свободы бежал из дома, делал, что хотел и погиб в двадцать три года?
– Не смей так говорить о моём отце! – воскликнул Юлиан.– Ты не знал его и не знал, что он сделал!
– Поверь мне, я
