подставила Хохо, скрылась с награбленным, а Тунчик оказался в крысоловке и теперь ожидал заслуженного шкуродера. Злоключения Хохо вызывали в зале сочувствие.
— Подруги отвернулись, оставили друзья, и перед ним предстала костлявая судья…
Уланов выпучил и скосил глаза в сторону долгорукой. Ценительница поэтов старой школы сдержалась.
Подобное случалось не так уж и редко, конфликты. К примеру, на конференции «Пищевая промышленность» повздорили приволжские сыроделы, на выставке «Фурнитура‑16» швея порвала платье другой швее, про драки кинематографистов на «Кочерыжке» можно и не говорить, так что я не особо удивлялся, надеясь лишь на то, что все ограничится относительно мелким дебошем.
На сцене между тем намечалась некоторая авария — котик Жо, описывая широкую дугу, запнулся за провод микрофонной стойки. Жо сбился с пути, зацепился за Дросю, они упали и стали барахтаться, возмущенно жжикая моторчиками. Дрося ерзала на спине, а свалившийся сверху котик лупил ее лапами по голове. Дрося ошалело верещала.
— Нормальненько, — сказал Луценко. — Я недавно в театр ходил на «Грозу», там вообще на заборе трахались.
Сидевшая рядом пожилая заведующая поглядела на нас с осуждением.
— Вам что, билетик сделать? — спросил Луценко.
Пожилая заведующая отвернулась. В жизни мне удивительно везет на хамов, я их словно притягиваю. Чтобы отвлечься от неприятной реальности, я стал делать вакуум и напрягать камбаловидные мышцы, но это не помогало; утконос Кирилл с трудом пытался перевернуться со спинки, но, похоже, заряд его батареи иссякал, так что утконос только греб воздух лапами. Пластмассовый шар отрешенно подпрыгивал и хохотал все заливистее. Весь этот казус развивался вне поля зрения Уланова, увлекшегося чтением своих стихов.
— Мать умывает руки и протирает стул, и в двери входит Хохо, раздавлен и сутул…
— Не нажрался ли наш Видоплясов? — поинтересовался Луценко.
Голова начала слегка побаливать, мне показалось, что я уже сидел в этом зале, на конференции библиотекарей модельных библиотек, хотя, конечно, это так и было, я много раз присутствовал на подобных мероприятиях и нередко бывал раздавлен и сутул.
Дрося, извиваясь, почти высвободилась из объятий котика Жо, все, наверное, обошлось бы, обошлось, но роковой удар нанес утконос Кирилл.
Долгорукая заведующая кипела, словно разыгрываемое представление каким-то образом относилось к ней лично, на ее лице всплывали выпуклые малиновые пятна, под кожей словно нерестились рубиновые черепашки.
— И понял тогда Хохо, запнувшись за порог, пришла пора седая сбираться в Таганрог…
— Все-таки нажрался…
Луценко снимал на телефон.
Утконос Кирилл, аккумулировав в себе последнее электричество, сумел перевернуться на пузо. Однако задние лапы у него окончательно перестали шевелиться, и теперь утконос, судорожно вздрагивая, полз на передних. В сторону Дроси и котика Жо. Глаза его, сигнализируя о низком уровне зарядки, моргали желтым цветом.
— Давай, терминатор! — крикнул кто-то из зала.
И Кирилл не подвел. Он приблизился к своим электрическим товарищам, замер на секунду, будто собираясь с силами, затем встопорщился сзади на котика Жо.
Зал восхищенно вздохнул.
— Это лучшее, что я видел в жизни, — сообщил Луценко. — Эссбукетов! Жги!
В этот раз Кирилл, Дрося и Жо составили композицию вполне себе недвусмысленную, хотя и противоестественную по сути.
В зале уже хохотали вовсю. Долгорукая сидела, окаменев. Луценко, давясь смехом, снимал на телефон. Куклы на сцене старались вовсю. Дрося верещала, котик Жо дрыгался, придавленный Кириллом, сам Кирилл совершал поступательные движения и сверкал глазами. Шар подпрыгивал и гоготал, возгоняя в зале новые волны зрительского смеха.
Я осторожно нашел в зале Милицу Сергеевну. Она старалась сдерживаться.
Все эти конвенции праноедов и съезды пчеловодов изначально несут в себе заметный сюрреалистический компонент, но иногда… Иногда реальность окончательно сдается под человеческим натиском, оседает, и давно будничный Кафка обретает не только дух, но голос и плоть. Я был здесь, был.
К сцене выскочила та самая девушка, рослая, застрявшая вчера в дольмене. В руках у нее была фотокамера, и застрявшая уже открыто снимала то поэта Уланова, то кукольную свадьбу, то долгорукую заведующую.
И та не выдержала.
— Прекратите! — она вскочила с места. — Прекратите же! Вы разве не видите?! Вы не видите, что он пропагандирует?!
Долгорукая взбежала на сцену и оттолкнула Уланова от микрофона. После чего напала на кукол и принялась их топтать. Уланов, кажется, впал в некоторое оцепенение, стоял и смотрел с печалью. Милица Сергеевна поспешила на сцену, но не успела — долгорукая с хрустом раздавила и Дросю, и котика Жо, и утконоса Кирилла; верткий прыгающий шар избежал расправы, но прыгать и смеяться перестал. Милица Сергеевна схватила долгорукую за плечи и вытолкала за кулисы, но было поздно — куклы лежали недвижимы.
Грустный финал.
— Экий Расемон, — задумчиво произнес Луценко.
Я вздрогнул.
— Что?
— Смешно, говорю, — сказал Луценко. — В этот раз что-то… слишком.
Луценко хмыкнул. Из-за кулис раздался завывающий крик. Я представил, как Милица Сергеевна бьет долгорукую головой об стену, и подумал, что это, безусловно, правильно.
— Кабуки-стайл, короче, — добавил Луценко.
Уланов снял оранжевый цилиндр.
— И в замолчавшем мире, где нет прямых дорог, идут рука́ об ру́ку утенок и бульдог.
Так закончил свои стихи Уланов.
— Я же говорю, — кивнул Луценко. — Все так и есть. Люблю тебя я, мама, и простираю стул. Ваня, жги!
Но Уланов удалился, а Милица Сергеевна вернулась, она была слегка взъерошена, словно на самом деле боролась с долгорукой и победила не без усилий.
— Откройте окна! — попросила Милица Сергеевна. — Душно…
Несколько человек кинулись открывать окна. Милица Сергеевна поглядела на раздавленные игрушки.
— Коллеги! — как можно жизнерадостнее сказала она. — Коллеги! Хочу объявить, что наша конференция подошла к концу! Программа выполнена… И даже перевыполнена…
Милица Сергеевна посмотрела в сторону кулис, выдохнула. Она явно наметила куда более объемную речь, но, похоже, административное усердие ее окончательно покинуло.
— А сейчас у нас традиционный банкет!
Заведующие захлопали и стали подниматься с мест, банкет — дело святое. Я сам люблю банкет, но сегодня на него не хотелось.
— Гусару придется доплатить, — Луценко указал на обломки игрушек. — Или на фиг его пошлем?
Утенок и бульдог.
— Давай пошлем, ему все равно деваться некуда. К тому же он сам виноват.
Луценко жадный, это слабость.
— Я подумаю, — пообещал я.
Заведующие быстро выходили.
— Ладно, я пойду, прослежу, — Луценко указал на выход. — Последний дюйм, он трудный самый.
Луценко поспешил за заведующими, скоро я остался один в пустом зале.
Воздух постепенно успокаивался, пыль оседала на кресла, сами кресла поскрипывали, и за кулисами что-то скрипело, словно Милица Сергеевна продолжала там страстно душить долгорукую скандалистку. В театре в это время на сцену выходят сосредоточенные работники сцены, но у конференций своя специфика — на подмостки выбежала кошка. Села под
