не было ни таблички, ни шапки для подаяний, он не тянул жалобные молитвы и прошения. Обняв себя руками, просто сидел и смотрел сквозь мелькавшую мимо жизнь, отстранившись от шума. Его лицо было живым изваянием человеческого равнодушия и праздности и только глаза – глубокие, тёмные, грустные глаза отражали потерянную душу.
Ольга не могла оторвать взгляд от мальчика – маленький магнитик тянул к себе, приглашал почувствовать и разделить одиночество. Забыв обо всем на свете, она подошла к ребёнку и опустилась рядом на грязный тротуар, подставив сжатые в кулак ладони под подбородок. Окружающий мир отошёл на задний план, мелькающие ботинки и сапоги отбивали размеренный ритм затихающей песни жизни, наполненной радостью и теплом. Единственный источник чего-то настоящего сидел рядом с ней, погруженный в созерцание вечного двигателя человеческого безразличия. Ольга слегка вздрогнула, когда тёплая ладошка мальчика погладила её по руке – она не успела повернуться, как ребёнок исчез в тёмном туннеле метро. Тихая и подавленная, женщина медленно возвращалась домой…
Несколько недель подряд Ольга приходила на то же место у метро, но так и не встретила мальчика. Часами она стояла у серой стены, в ожидании маленького чуда, пробудившего её душу, а потом решила действовать. Останавливая всех попрошаек она расспрашивала о ребёнке, который сидел у метро:
– У него глаза… Такие глаза… Ты должен его знать! – продолжала твердить очередному беспризорнику женщина, получая в ответ лишь язвительный смех. Почти смирившись с бесполезностью поиска, Ольга в последний раз задала свой вопрос:
– Ты знаешь мальчика? У метро сидел, не просил, не плакал… Просто сидел.
Девчонка шмыгнула носом, потянула руками оборванные рукава и ответила:
– Ааа, так вы Мусор имеете в виду?
– Да какой мусор, о чём ты говоришь! Мальчик, тёмненький такой… Мальчик.
– Ща, я покажу. Он же дебил у нас в детдоме – мы его назвали так. Сидит, молчит и пялится.
Ольга едва сдержалась, чтоб не отвесить затрещину наглой малой.
– Отведи меня к нему! – скомандовала в ответ.
– Да неужели спёр что-то? – удивилась малая. – Вот шкура!
Через двадцать минут они остановились у высокого мрачного здания. Табличка у входа гласила, что всех приветствует дом для сирот “Солнышко”. Узкие коридоры были выкрашены синей масляной краской, стёртые половицы жутко поскрипывали в такт шагам. Последовав грязному девичьему пальцу, указывающему на коричневую дверь, Ольга зашла в комнату. Четыре старые кроватки, едва прикрытые жёлтыми одеялами, одиноко стояли у белых стен. Две тумбочки, одно зеркало и кривой умывальник довершали убогий интерьер. На фоне окна, расположенного напротив двери, вырисовывалась знакомая фигурка мальчика, обнимающего себя руками. Он не слышал шагов Ольги, медленно подошедшей к деревянному стулу, на котором сидел. Женщина аккуратно опустила ладонь на стриженую голову ребёнка, погладила его по плечу и присела рядом. Не отрывая взгляда от окна, мальчик достал что-то из кармана и протянул Ольге. Развернув клочок измятой бумаги, она сквозь слезы едва смогла прочитать аккуратно выведенные слова…
«Превіт! Мене звати Сміття”
Палата 23
Боль. Резкая, глубокая, порой едва выносимая – она стала постоянным жителем холодной больничной палаты №23. Жесткие простыни, отдающие хлором, едва прикрывали хрупкое тело пятилетней Лизы, лежавшей в центре громадной кровати. Её руки, обращённые вверх ладошками, слегка дрожали, а длинные нити капельниц, казалось, вытягивали остатки надежды из маленькой девочки. На бледном лице с поджатыми губками, заостренным носиком и впалыми щеками горели лишь карие глаза. За два последних года в них утонуло детство, уступив место обречённости и безмолвному ожиданию. Повернув голову в сторону окна, Лиза часами смотрела на мир, полный жизни – недоступной и далекой для маленького сердечка.
Однажды пробегавшее мимо больницы Лето, ощутило на себе взгляд. От неожиданности оно споткнулось и в недоумении уставилось в строгое личико девочки, но, не увидев в её глазах изумления, ушло восвояси. ''Показалось!'' – пронеслась мысль. До конца дня оно носилось по городу, выполняя свои сезонные обязанности, но наступившая ночь достала из шкатулки невидимый магнитик и положила его на подоконник палаты №23. Притянутое невидимой силой, Лето тихо подкралось к тёмному окну – и встретилось глазами с Лизой. Покорённая стихия смотрела на ребенка, боровшегося с жестокой болью, вольно плескавшейся в глубоких глазах.
– Расскажи мне сказку, – прошептала девочка и быстро сомкнула губы, чтоб не выпустить ни капли страданий. Лето сломя голову бросилось наружу. Разогнав тучи, укутывающие дремавшую луну и разбудив ленивых сверчков, легким дуновением ветерка заиграло листвой деревьев, рисуя их тенью на белой больничной стене далёкие страны. Лиза уснула и отступившая боль единственной слезой скатилась по её щечке…
Июньской бессонной ночью, когда приступы всё чаще сковывали тело беззащитного человечка, девочка вновь попросила нового друга:
– Я хочу увидеть снег в последний раз, пожалуйста.
С минуту задумавшись, Лето побежало на окраину города, минуя мирно отдыхавшие дома и пустые улицы. Больше часа оно носилось от одного дерева к другому, чем-то набивая свои бездонные карманы, и вскоре вернулось к девочке. Убедившись, что малышка не спит, диким вихрем ворвалось в комнату, подняв в воздух мягкие облака тополиного пуха. Через несколько минут поверхность каждого предмета в комнате была укрыта тёплыми белыми сугробами и Лето увидело самую яркую в мире улыбку…
В последнюю ночь августа Лиза страдала больше от боли душевной, чем телесной – к последней она привыкла, смирилась с ней, оставив в своей жизни как постоянного спутника. Девочка пыталась придумать последнюю просьбу для Лета, чтоб хоть на миг задержать его подле себя. Сосредоточенно вглядываясь в окно, ждала необычного друга, который едва переступив черту комнаты, услышал новое желание.
– Помоги мне дойти до звезд.
Вначале Лето хотело попытаться воскресить в ребёнке остатки воли и любви к жизни, но потом бессильно опустило руки. За три месяца их дружбы больничная кровать, казалось, выросла в несколько раз и медленно продолжала поглощать кукольное тело Лизы. Всё чаще её глаза оставались закрытыми и лишь лёгкое дрожание век говорило о том, что она рада его присутствию. Ещё несколько часов и придется уйти, уступив место строгой осени – а сможет ли она полюбить его девочку? И если б у стихии было сердце, в этом момент оно погружалось в пучины мрачной безысходности.
Яростно сорвавшись с места, Лето диким порывом ветра разбило стекла бездушных окон, разбросав их остатки по кафельному полу. Подбежав к Лизе, сбросило вниз простыни и аккуратно освободило её руки от впивавшихся змей капельниц. Оно гладило, прижимало к себе ребёнка, кружило по комнате в медленном танце свободы. Когда мягкий свет луны коснулся мозаики разбитого стекла,
