class="p1">Вообще-то, печатать я не умела. Я соврала, что умею печатать, — меня надоумила женщина из агентства по трудоустройству.
— В твоем возрасте никто не умеет печатать на машинке, — сказала она и пренебрежительно сморщила свое красивое лицо. — Вы же выросли, когда уже были компьютеры. Но ты там скажи, что печатаешь со скоростью шестьдесят слов в минуту. За неделю научишься.
На самом деле когда-то я умела печатать со скоростью шестьдесят слов в минуту. В то время все ученики средних школ в Нью-Йорке проходили обязательный курс машинописи в восьмом классе. Потом я несколько лет печатала курсовые на машинке в папином офисе, не глядя на клавиши. В старших классах мы купили «Макинтош II», и, как истинное дитя цифровой эпохи, я деградировала до расхлябанной печати двумя пальцами и напрочь позабыла о технике.
Я стащила противопылевой чехол с машинки «Селектрик». Это был громадный агрегат с гораздо большим количеством кнопок и рычажков, чем у машинок, на которых я училась. И все же одну кнопку я никак не могла найти — кнопку включения. Я ощупала машинку спереди, с боков и сзади. Ничего! Встала и рассмотрела ее со всех сторон, перегнувшись через стол. Затем села и попробовала снова: ощупала, подняла машинку и наклонила — вдруг выключатель находится снизу? Подмышки зеленой водолазки промокли от пота, лоб взмок, а в носу предательски защипало, что могло означать только одно: слезы на подходе. Наконец, решив, что кнопки вкл/выкл попросту нет и надо только включить машинку в розетку, я залезла под стол и стала нащупывать шнур в темноте.
— Помощь нужна? — раздался тихий нерешительный голос, а я тем временем нашла на полу пыльный шнур.
— Хм… возможно, — ответила я и как можно изящнее выползла из-под стола.
Рядом стоял мужчина неопределенного возраста, так сильно похожий на мою начальницу, что я не удивилась бы, если он оказался ее сыном: те же волчьи глаза и прямые пепельно-каштановые волосы, дряблые щеки и болезненно бледная кожа, в его случае покрытая шрамами от акне.
— Кнопку ищете? — спросил он, волшебным образом угадав мои мысли.
— Да, — призналась я, — и чувствую себя очень глупо.
Мужчина сочувственно покачал головой:
— Она хорошо спрятана в очень странном месте. Ее никто не может найти. И когда сидишь за столом, не дотянуться. Вот она.
Он обошел стол и встал рядом, оставаясь, впрочем, на почтительном расстоянии, просунул руку слева от машинки, словно хотел ее обнять, и с громким щелчком повернул рычажок. Машинка громко заурчала, как спящий кот, и отчетливо завибрировала — вибрации можно было увидеть невооруженным глазом.
— Большое спасибо, — сказала я, пожалуй, слишком эмоционально.
— Не за что, — ответил мужчина.
Я вжалась в стол, чтобы ему хватило места пролезть, и он неуклюже протиснулся мимо, споткнувшись о пластиковый коврик, на котором стоял мой стул, а потом еще и о валяющийся шнур. Он вздохнул и протянул руку; на его безымянном пальце я увидела простой золотой ободок — обручальное кольцо, — что меня удивило. Он выглядел очень одиноким.
— Хью, — представился мой спаситель, — а вы, наверно, Джоанна.
— Да, — подтвердила я и взяла его за руку; та была теплой, сухой и очень-очень белой.
— Я сижу вот здесь, — Хью указал на дверь прямо напротив моего стола, которую я сначала приняла за дверь шкафа. — Если что-то понадобится, обращайтесь. Ваша начальница иногда плохо… — он тяжело вздохнул, — объясняет. Так что, если что-то будет непонятно, спросите меня. — Его лицо вдруг изменилось, он улыбнулся. — Я здесь давно и знаю, как все устроено в этом офисе. Как все работает.
— Насколько давно? — спросила я, не успев подумать, что, наверно, это бестактно. — Долго вы здесь работаете?
— Посмотрим, — Хью скрестил руки на груди и задумчиво сморщил лоб. Он и так говорил медленно, а теперь заговорил еще медленнее. — Я пришел в 1977 году на место ассистента Дороти… — Я кивнула, делая вид, что знаю, кто такая Дороти. — Потом ушел ненадолго… кажется, в 1986-м. Или в 1987-м. Но потом вернулся. — Он снова вздохнул. — Двадцать лет, значит. Уже двадцать лет здесь работаю.
— Ого! — ахнула я. Мне самой было двадцать три года.
Хью рассмеялся:
— Ого! Точнее и не скажешь. — Он пожал плечами. — Мне здесь нравится. Кое-что не нравится, конечно, но мне подходит это место. Работа, которой я здесь занимаюсь.
Я хотела спросить, чем именно Хью занимается, но решила, что это все-таки бестактно. Мама учила никогда не допытываться, сколько человек зарабатывает и какая у него должность. Поскольку разговор происходил в литературном агентстве, я сделала вывод, что Хью — литературный агент.
Снова оставшись одна — свет из кабинета Хью успокаивающе падал на ковер справа от моего стола, — я взяла микрокассету и, повозившись немного, вставила ее в диктофон, после чего снова принялась искать кнопку. Нет, только не это опять, подумала я; на диктофоне тоже не оказалось ничего — ни рычажка, ни каких-нибудь педалей, о которых говорила начальница, — лишь колесико без опознавательных знаков. Я подняла гладкую пластиковую коробку и осмотрела ее со всех сторон, но не увидела ровным счетом ничего.
Я тихо постучала в полуоткрытую дверь кабинета Хью.
— Входите, — сказал он, и я вошла.
Хью сидел за Г-образным столом, похожим на мой, но заваленным грудой бумаг, такой высокой, что за ней не было видно ни его груди, ни шеи. Здесь были распечатанные и нераспечатанные конверты, их надорванные края махрились и напоминали оторвавшиеся от платья оборки; письма, сложенные втрое и полуразвернутые; желтые листки, напечатанные под копирку, и черная копировальная бумага; большие розовые и желтые картотечные карточки; бумажки, бумажки, бумажки… Их было так много, что я встряхнула головой, не в силах поверить, что этот бумажный хаос существует на самом деле.
— Работы накопилось, — бросил Хью. — Рождество!
— Ясно, — кивнула я. — Я насчет диктофона…
— Там ножные педали, — со вздохом пояснил мужчина. — Под столом. Как у швейной машинки. Одна воспроизводит, вторая перематывает назад, третья вперед.
Все утро я слушала низкий аристократичный голос своей начальницы, вещавший из допотопных наушников диктофона, — весьма своеобразный и интимный опыт. Начальница надиктовывала письма, а я печатала их на бумаге с шапкой литературного агентства, желтоватой, тонкой, как рисовая, уменьшенного формата. Иногда письмо занимало несколько страниц, иногда печатать приходилось всего одну или две строчки. «Как мы договаривались, прилагаю два экземпляра вашего контракта с „Сент Мартинз Пресс“ на книгу „Кровные братья“. Просим подписать оба экземпляра и выслать нам в удобные вам сроки». Самые длинные письма предназначались издателям; в них моя начальница требовала внести сложные и порой необъяснимые изменения в контракт, вычеркивала слова и целые
