руку ладно лёг и тепло от него идёт. Прокоп и оставил находку себе, вроде как от Баси памятка. Ну, погоревал годик-другой, потом к Аксинье посватался. Дело молодое, а живое к живому тянется. Сыграли свадебку и зажили в избе втроём. Прокоп работящий, хозяйственный, да и Аксинья проворная, всё в руках кипит. Немного погодя наладился Прокоп на охоту с двумя подручными, Алексашкой да Петром. По первому снегу самое время пушнину бить. Взяли знатно, и надумал Прокоп домой сбегать, добычу унести, а сотоварищи остались ловушки проверять.
Идёт Прокопий ходко, задумал за день дойти до деревушки. Рядом пёс бежит, Разбой. Да тут сивун-ветер[28] поднялся. Видит мужик, дело плохо. Решил в пещерке возле реки переждать. Сивун — ветер проказливый, замёрзнуть можно враз! А в пещерке тепло, опять же, дровишки рядом есть. Костёрчик развёл Прокоп и подрёмывает. Чует, сильнее задувает, со снегом. «Эге! — думает. — Однако заночую здесь!» К ночи похолодало более, Прокоп помаленьку подкидывает в костерок. Не замёрзнуть бы! Не заметил, как впал в сон. А огонь, между тем, почти затух. Вдруг видится ему, что по реке идёт девушка прямиком в его сторону. Приблизилась, на ней чёрное платье под самое горлышко, узор по подолу — листья папоротника, а промеж них золотинки. Сама белолица, черноброва и коса вкруг головы уложена короной. А чёрный цвет, слышь-ка, блескучий[29], переливчатый, ровно гладь речная в ясный день. Приблизилась она и говорит, а губы не движутся:
— Что, свет Прокопий, никак холодно тебе?
— Есть маленько, — еле шепчет он в ответ.
— Что ж пожйгу[30] не подбросишь?
— Нечего, незнакомка, подкидывать, последнее дотлевает.
— Да как же? — улыбается та. — Вот, около тебя лежит!
Мужик вниз глянул, а там камни чёрные. «Изгаляется!» — думает он.
— Ничуть! — отвечает дева, будто мысли его услышала. — Кинь, сам увидишь!
А Прокоп окоченел до того, что руки не поднять. Она наклонилась, подобрала несколько камушков, на тлеющие ветки положила. К мужику подсела, а от неё жаром пышет, ровно от печки. В глаза ему глядит, не смигнёт, а улыбка печальная. Ну, обогрелся он малость. Глядь, а камни-то как запылают. Чудно ему стало. Где это видано, чтоб камни так горели! Присела красавица возле, расспрашивает Прокопа, что да как в его жизни сложилось. Он сказывает, а сам чует, как по телу тепло разливается. Раза два поглядел в глаза ей, в душе смятение поднялось. Примолк мужик, а она зубками белыми посверкала и прочь пошла, и ветер ей не помеха, платье даже чуток не пошевелил. Тут у Прокопа слёзы на глаза навернулись. Пока проморгался, её и след простыл. Подумал было, что приснилось ему всё, а в костре-то камни горят. «Эх! — подосадовал. — Не спросил даже имени!» Ему будто в ухо кто и скажи: «Огневица!»
К утру всё утихло. Прокоп в заплечный мешок положил пару камней и пошёл далее. Воротился в деревню, поживу оставил, отдохнул маленько и в кузню побёг, кузнеца пытать, что за чудо ему привиделось. Показал мастеру взятое, обсказал, как дело было. Тот в руках камни покрутил, в печь кинул, меха раздул да и ахнул — до того бойко огонь заиграл.
— Слышь-ка, Прокоп, а ведь тебе Хозяйка этого камня показалась. Как шепнули тебе на ушко?
— Огневица! — отвечает тот.
— Во как! Огневица, Хозяйка Огня, — задумчиво повторил кузнец. — Она и есть! Ты место запомнил?
— Как же! Возле реки, где поворот. Там ещё дуб вековой, молнией ударенный.
— Приметно! Надо сходить, набрать. Уж больно хорошо горит!
Ну, Прокоп наутро назад тронулся, за охотой почти позабыл о том, что приключилось. Уж позже прознал, что ходил кузнец за камнями, да взять не смог, не дала Хозяйка Огня, не время, говорит.
За делами да заботами прокатилась зимушка скорёхонько. В мае народилась дочка у молодых, Любава. Ещё годка три пробежали. Аксинья двух сыновей спроворила[31], постаралась для мужа. А Прокоп больно к дочке сердцем прикипел. В трёхлеточке своей души не чаял. И она к отцу липла, что пчёлочка к цветку. Каждый вечер шептались они у окна, Прокоп ей сказки сказывал, а она про свои заботы-радости делилась. Старшой, знамо дело, тяжко быть, на месте не засидишься. Любава уж с пяти лет за няньку была, а там и по дому работа для неё нашлась. Ну, когда-никогда, была слабинка для неё, роздых. Особливо на покосе. Тут её сильно не нагружали, так, присматривала за едой, и всё больше по перелескам бегала. Девчоночка эти дни любила и напрашивалась с родными на косьбу. В один из таких дней упросилась она остаться с ночёвкой. Благо за старшего Ерофей был, соседушко. Он тоже пособил.
— Оставь, Прокоп, девчушку. Чай, не обидим! Нехай с детворой побудет на зорьке, а то, вишь, как вяньгает[32].
Тот и согласился. Вечерком костёр развели, Ерофей сказы стал сказывать. Смотрит, все ребятишки сопят, токмо у Любавы глазёнки горят.
— А что, — говорит она, — деда, люди сказывают о Девице-Огневице? Кто такая? Какова из себя обличием?
Ерофей и ляпнул, не подумав:
— У тяти своего спроси, он с ней встречался!
Спохватился, стал что-то бормотать, в сердцах отругал девчоночку. Она ничего, попритихла, а думку свою затаила. Спустя-погодя, как-то ввечеру приластилась к батюшке и тихонько шепнула:
— Сказывают люди, видал ты Девицу-Огневицу? Вправду ли? Какова она, тятя?
Опешил Прокоп сперва, потом улыбнулся, наклонился и говорит:
— Вправду! На тебя обличьем схожа!
И поведал дочке ту историю, что с ним приключилась.
— А чем же я на неё схожа? — усомнилась Любава, выслушав отца.
— Улыбкой, — отшутился тот, — а ещё глазами!
Сказать сказал, а сам задумался. Так и есть, на особинку дочь была среди детей. Волосом темна среди них, русоволосых. Глаза хоть и синие, а цвет меняют диковинно — иной раз синева небесная плещется в них, а иной раз холодной темнотой полыхают. Ни на кого из родни не похожа. А вот на ту, что зимой привиделась, похожа. Как так? Пожал плечами Прокоп, про камешек вспомянул тёмненький. С тем и уснул. А в другой вечер показал тот камень Любаве и рассказал, как с ним всё вышло. Дочь слушала, не дыша. Камешек крепенько в руке сжимала и всё разглядыв ала его со всех сторон. Заснули все в избе, а девчоночка не спит, всё о Басе думает да о Девице-Огневице: «Вот бы
