и постарался изобразить самую широкую улыбку.
– Сто двадцать. Плюс коэффициент, конечно.
– Не густо, – серьезно посочувствовал Старшой и, достав из недр своей замызганной куртки толстую пачку купюр, отделил одну и протянул мне.
– Сдачи нет, – отказался я.
– Возьми себе. За то, что в магазин сбегал, – сказал он, припечатывая купюру к моему колену.
Хриплый заржал. Рыжий, высунувшись из темноты, тоже ощерил зубы.
«Пререкания грозят взаимными неприятностями», – оценил я сложившуюся обстановку и, неторопливо сложив купюру, сунул ее в карман, поднялся.
– Извиняюсь за беспокойство. Думал, понравимся друг другу. Не получилось.
– Не получилось, – подтвердил Старшой, внимательно глядя на меня.
Буквально несколько минут назад, рассматривая его, я был совершенно уверен, что он пьян и с трудом разбирается в окружающей обстановке. Сейчас передо мной сидел трезвый, настороженный и явно неглупый человек. Судя по всему, он мне не поверил. Или принял за кого-то другого. Почему? Выяснение этого, ввиду сложившихся обстоятельств, я решил отложить до лучших времен. Оставалось только попрощаться и уйти. Так я и сделал. Но даже в другом конце плотно набитого людьми здания я чувствовал из-под лестницы внимательный взгляд Хриплого. И еще краем глаза успел заметить подавшегося куда-то Рыжего.
У одной из лавок я отыскал минимум свободного пространства, перетащил туда рюкзак и, усевшись на него, крепко задумался. Итак, в самое ближайшее время мне надо было устроиться на ночлег, поесть и разыскать Птицына. Я решил сначала сходить в столовую, потом найти Птицына и с его помощью побеспокоиться о ночлеге. Но все мои планы тут же рухнули. Кто-то положил руку мне на плечо. Я оглянулся. Надо мной возвышался здоровенный красавец-мужик лет тридцати пяти с серыми смеющимися глазами.
– Здорово! – громыхнул он на все задыхающееся от спертости пространство зала. – Алексей ты будешь?
Я смотрел на него снизу вверх и от растерянности молчал.
– С института? – продолжал вопросительно грохотать он, обратив на нас внимание почти всех ожидающих. Глаза его лучились насмешливо-покровительственной и доброжелательной улыбкой.
– Опоздал, понимаешь. Пока машину выбил, звоню – прилетел, говорят, рейс. Я с ходу сюда. Груз твой где?
Совсем рядом мелькнуло удивленное лицо Рыжего. Он явно заинтересовался нашим разговором.
– Здравствуйте, – сказал я наконец и поднялся, все еще теряясь в догадках насчет того, кто же это все-таки такой. – Груз на площадке… А в чем, собственно, дело?
– В чем оно может быть? Забираем твой груз и ко мне. А там видно будет. Или не устраивает чего?
– Почему не устраивает… – я все еще боролся с растерянностью и не знал, что мне говорить и делать.
Незнакомец, перестав улыбаться, внимательно посмотрел на меня, и мне на мгновение показалась в его глазах едва уловимая напряженная настороженность. Но, видимо, все уразумев, он снова широко улыбнулся, и снова залучились, засверкали добрейшие серые глаза.
– А мне Арсений Павлович названивает. Помоги, говорит, моему парню. Сам-то он что? Болен? – И снова, перестав улыбаться, внимательно посмотрел на меня.
– Вы – Птицын! – с облегчением догадался я.
– Кто? – удивленно спросил незнакомец, приподняв в шутливом изумлении широкие брови. И сразу раскатисто захохотал. – Все бывало, – обратился он к следящим за нашим разговором соседям. – Но чтобы Омельченко за Серю Птицына приняли – кому расскажи, со смеху помрет.
Многие вокруг, очевидно, хорошо знали и Омельченко и Птицына, поэтому с готовностью засмеялись. И снова рядом мелькнуло хмурое лицо Рыжего.
– Извините, – сказал я. – О вас я тоже наслышан. Арсений Павлович о вас много говорил.
– Ну и как он говорил? Ничего? – спросил Омельченко и снова поглядел на стоящих вокруг людей, словно приглашая их принять участие в нашем разговоре.
– Говорил, если вы захотите помочь, то можно считать, дело в шляпе.
– Так и сказал? – почему-то чуть ли не шепотом спросил Омельченко.
– Что сказал? – не понял я.
– Про шляпу.
– Про шляпу – это я сам.
– Ясненько. А дело-то какое? – еле слышно спросил Омельченко.
– Он вам разве не говорил? – удивился я.
– Мне? – тоже удивился Омельченко. – Когда?
– Он же с вами по телефону говорил.
– А… а… – снова загрохотал Омельченко. – Так это он просил вообще помочь. А конкретно, мол, ты сам скажешь. Если захочешь.
– Почему не захочу? Еще как захочу.
– Вот и ладушки, – обрадовался Омельченко. И тут же спросил: – Ел?
– Собирался.
– Ночевать где-нибудь устроился?
– Тоже собирался.
– А груз, значит, на площадке?
Я согласно кивнул.
– А говоришь, помогать не надо, – засмеялся Омельченко. – Двинули?
* * *
Через полчаса мы ехали к поселку в грузовике, загруженным моей экипировкой. Омельченко тесно придавил меня к дверке кабины и неожиданно надолго замолчал. Перед этим он говорил не переставая, смеялся, шутил. Но когда мы поехали, прочно замолчал, и я, используя это неожиданное молчание, попытался разобраться в навалившихся на меня за последний час впечатлениях.
С бичами, например, совершенно неясно. Чего они испугались? Вздернулись как ошпаренные, даже протрезвели. Особенно, когда я упомянул о Глухой. Может, действительно, прав Арсений – не надо было говорить о месте стационара? Но почему? Непонятно. Ладно, оставим выяснение этого вопроса на будущее и двинем дальше. Омельченко! Интересный мужик. Жизнерадостный, разговорчивый. Наговорил-то он много всего, а в голове почти ничего не осталось. Все о каких-то незнакомых мне людях, о каких-то событиях, может, и значительных с его точки зрения, но мне абсолютно ничего не говорящих. Сам я, по-моему, выложил ему гораздо больше. И про свои затруднения, и про работу, и про Арсения. Трудно быть не откровенным с таким жизнерадостным и доброжелательным человеком. Но, честно говоря, от его метаморфоз у меня голова шла кругом. То хохот, шум, слова льются безостановочно. То настороженная внимательность, задумчивое молчание. Вот как сейчас. Нервишки пошаливают? Странновато для такой мощной фигуры и для столь отдаленных, наверняка спокойных мест. Хотя кто его знает, может, характер такой?
Неожиданно из пелены густеющего снега, с трудом пробиваемого светом фар, возникли два человека с автоматами. Один из них поднял руку. Машина остановилась.
– Что везем? – спросил низенький краснолицый сержант приоткрывшего дверку шофера. – Документы.
– Своих не узнаешь? – очнулся Омельченко. – Ты меня сегодня уже проверял, сержант.
– Что за груз? – строго спросил тот, не меняя выражения своего курносого, мокрого от снега лица.
– Ученого вот встречали. Из города, из института. Вещички экспедиционные. Да ты не боись, в порту проверяли.
– Чернов, проверить груз, – приказал сержант своему напарнику.
– С чего это у вас такие строгости? – спросил я.
– Взрывчатка не так давно со склада на прииске пропала. Несколько ящиков увели деятели. Опять-таки, если подумать, кому она тут нужна?
– Может, рыбу глушить? – высказал я предположение.
– А чего ее глушить? – удивился Омельченко. – На протоку отъехал –
